Самарянка

С противоположной стороны окна в стене находилась такая же невысокая дверь. Единственным источником света не только вечером и ночью, но и днем, были лампады и свечи, горевшие возле образов и перед большим массивным аналоем, на котором лежали аккуратно сложенные книги. Однако, несмотря по царивший тут полумрак, в келье было очень уютно и тепло. Печка, сохранившаяся тут с незапамятных времен, исправно несла свою службу, не скупясь на тепло. Почти все стены кельи были в образах: от старинных, в массивных окладах и киотах, до простеньких цветных и даже черно-белых литографий в рамочках под стеклом.

Сама настоятельница обители — старенькая игуменья Мария — сидела возле аналоя в глубоком кресле. Колени ее были прикрыты темно-синим шерстяным покрывалом. Было видно, что приход Ольги оторвал ее от углубленного келейного чтения — поверх покрывала она держала в руках раскрытую книгу в темном переплете с застежками. Благородное лицо игуменьи, которого уже коснулся бег времени, сохранило черты интеллигентности и скорее напоминало лицо старой доброй учительницы. Черный шерстяной платок на голове до бровей прикрывал ее лоб и четко контрастировал с бледностью лица. От игуменьи исходило ощущение спокойствия и доброты, а светлые глаза с лучиками морщин у висков смотрели на Ольгу тепло и по-матерински ласково. У Ольги отлегло от души и она успокоилась.

— Здравствуйте, матушка Мария, — сказала Ольга, робко поклонившись на образа. Стоявшая рядом провожатая тут же одернула ее:

— Нет у нас слова «здравствуйте». Надо просить благословения.

Но игуменья остановила ее:

— Матушка Антония, все приходит со временем. Вспомни, какой ты пришла к нам. А в слове «здравствуйте» нет ничего плохого. Здравствуйте — значит, будьте во здравии, телесном и душевном. Этого нам всем не хватает.

И потом обратилась уже к Ольге:

— Подойди ко мне поближе.

Ольга подошла и смущенно опустила голову. Она не знала, как себя надо вести, что говорить и что делать.

— Какая ты стройная, словно березка, — улыбнулась настоятельница, не вставая из своего кресла. — А ну-ка опустись ко мне еще ближе, встань на коленочки, не бойся, а то ведь я до тебя не дотянусь. В моем возрасте уже вниз растут, к земле поближе.

Смутившись еще больше, Ольга опустилась на колени прямо перед игуменьей. Та ласково посмотрела на нее, сухой теплой ладошкой провела по щеке, погладила по волосам, обняв ее за плечи, притянула к себе и нежно поцеловала в голову. Ольга не успела сообразить, что с ней произошло: непонятно откуда нахлынувшая теплая волна наполнила душу. Все чувства, что были далеко спрятаны в тайниках истерзанного сердца, сейчас рвались наружу, словно ждали этого момента. Предательский ком подкатил к горлу, перехватил дыхание. Глаза Ольги наполнились слезами, и она заплакала, уткнувшись в старческую грудь игуменьи. Невыразимо теплое чувство вытеснило всю горечь последних лет жизни, все обиды, неправды, злобу и отчаянье. Она не могла вымолвить ни слова, а лишь рыдала и рыдала, давая волю неизвестно откуда нахлынувшим слезам.

— А вот поплакать мы еще успеем, — так же ласково сказала игуменья, приподняв ей голову и краем платка вытирая Ольге слезы. — Ты, голубка, слезки-то свои побереги. Наша жизнь монастырская вся на слезах покаяния построена, ими мы душу свою омываем от скверны греховной.

— Ох, матушка, — тяжело вздохнула Ольга, — не хватит мне слез выплакать мои грехи. Не хватит мне никаких слез, чтобы отмыться от всей грязи, в какой я жила все эти годы…

— Ничего, — успокоила ее настоятельница, погладив по голове, — ничего, детка… У всех нас не хватит слез, чтобы оплакать наши грехи. Только мы судим так, а у Бога, милая, каждая слезинка наша, даже часть слезинки вес имеет. Господь милостив, Он Сам сказал, что пришел на землю призвать к покаянию не праведников, а грешников. Вот и тебя не оставил, к вере святой привел.

Ольга молчала, слушая слова старой игуменьи.

— Мать Антония, — обратилась настоятельница к женщине, открывшей Ольге монастырские ворота и проводившей ее в келью, — как же ты не узнала нашу гостью? Столько раз мне сама письма от нее с почты приносила, столько раз посылки ей отправляла — и не смогла узнать, кого к нам Господь привел?

Женщина виновато опустила голову и как бы в оправдание ответила:

— Да кто ж мог знать? Кабы телеграмму дала, у реки б встретили.

— В самом деле, — игуменья усадила Ольгу на крохотную табуретку рядом с собой, — как ты добралась к нам? Ведь переправы еще нет, недельки через две обещают наладить. Ты, случаем, не вплавь через реку-то?

Ольга первый раз в присутствии игуменьи улыбнулась, вытерев последние слезы:

— Нет, матушка, пловчиха из меня плохая. И до середины реки не дотянула б, тем более в такой воде холодной, — и удивленно посмотрела на матушку Марию. — Меня на лодке ваша монашечка переправила. Она ждала на берегу, когда я туда через лес добиралась. А как ее зовут — не сказала, да и я растерялась спросить. Мне тоже показалось странным, откуда она узнала, что я иду к вам. Ведь все так неожиданно вышло, что я не успела дать телеграммы.