Самарская вольница

— Оно и видно в них волчью стать — перед государевым воеводой шапку не ломят! Но и я не всю жизнь мамкину титьку сосал! Пошли, дьяк, кого ни то из рейтар сбить с волкодавов шапки, коль у самих рука по великой глупости не подымается выше носа!

Объявили желание выказать усердие перед воеводой служивые дети боярские ротмистр Данила Воронов, рейтары Степка Тимонов да с ним братья Ромашка и Никитка Филипповы. Подскочив к строптивым мужикам, обнаженными саблями ловко посшибали с их голов высокие шапки, отступили на шаг, ожидая, как поведут себя посадские.

Ромашка Волкопятов невозмутимо — будто ветер свистнул в двух пальцах над головой, а не боевой клинок! — поднял и повертел в руках баранью шапку, проверяя, не попортил ли вещь ретивый служака. Обнаружив порез, с легкой усмешкой изрек:

— Баран на барана налетел, эка невидаль! — и так же спокойно снова надел шапку на голову. Рейтар Степка Тимонов снова взмахнул саблей, но Ромашка ловко присел, клинок попусту свистнул по воздуху, вызвав смех у посадских, стоявших рядом. Еще взмах — и опять впустую. Из толпы чей-то злорадный выкрик, будто публичная пощечина воеводе, пронесся над площадью:

— Эй, воевода! Повели сопливому рейтаришке сечь Ромашку по самые плечи, иначе так и не сшибет злосчастной шапки!

Степка Тимонов, в растерянности оглянувшись на воеводу, отступился от Волкопятова: не сечь же и в самом деле по плечи!

Игнат Говорухин глазом не моргнул, когда над головой сверкнула обнаженная сталь. За мурмолкой не счел нужным наклоняться, зато изрек такое, от чего у многих посадских по спине будто кошачьей лапой продрало:

— Придет и на Самару роковой час, Данилка, холоп боярский, и ты будешь жрать вот этот прах земной из-под моих ног, куда по холуйской повадке сшиб шапку!

Данила Воронов, оторопев от открытой и недвусмысленной угрозы, помимо воли отступил от Волкодава на три шага, зная его дьявольскую силу. И не робкого бы вроде десятка был ротмистр, да заныло под сердцем от лютой ненависти, с какой Игнат Говорухин уставился ему в глаза. Не убрав клинка в ножны, Данила оглянулся на воеводу, ожидая, какую команду тот скажет: сечь ли мужика наискось или отступить от греха подальше, спустив дерзость безнаказанно другим простолюдинам в дурной пример.

Дьяк Брылев, смешавшись, пробубнил ни с какой стати свое: «Тяк-тя-ак!» — и ухмыльнулся, словно мужицкая открытая дерзость ему в большую радость. Увидев реакцию воеводы, убрал руки за спину, сделав строгое лицо. Неподалеку городничий Федор Пастухов в нерешительности мялся, не рискуя выйти и пристыдить непокорного посадского старосту: знай меру своей строптивости!

— Вона-а какие воровские речи слышу! — возвысил голос воевода и лицом побелел. — Донским разбойным ветром надуло тебе в уши, сын песий, чтоб тебе ершом колючим подавиться! Попомни и ты мое слово, государев изменщик! Не ротмистру прах есть из-под твоих ног, а ты будешь жрать теперь же! Или черви начнут жрать твое псово тело нынешней же ночью в овраге! Взять его! Тащите в губную избу! Всыпать поначалу плетей и забить в колодки впредь до отправки на Москву в Разбойный приказ! А ежели руку на кого посмеет поднять — посечь на месте, аки вора и изменщика! Взять! — и пальцем указал на Волкодава, будто псов на зверя пустил.

Игнат Говорухин, не вынимая рук из-за опояски, плюнул в пыль на площади пред собором, громко отвел воеводе:

— От родителя побои иметь — то от Бога! И для лучшего ума! От воеводы — в долг брать! А долг по всем временам платежом красен!

По знаку сотника Порецкого, чтоб не вспыхнул общий мятеж посадских, с десяток стрельцов подбежали в помощь детям боярским, но, противу ожидания, Игнат Говорухин не пустил в ход свои кулачищи — не торопил свой крайний час. Зная воеводское самоуправство, легко стряхнул с себя повисших было на плечах стрельцов, с недоброй усмешкой, сдерживая кипевшую ярость, сказал:

— Не висните, ако псы боярские, не медведь я вам! Коль похотелось воеводе душу распотешить да зубы волчьи показать по первому своему дню в Самаре, ужо пусть тешится! А где губная изба стоит, я и сам знаю, аккурат за святым собором!

Стрельцы отступились, и только с дюжину детей боярских с обнаженными саблями пошли в обход собора под гул колокола и ропот самарских посадских.

— Новый воевода крут, для всех свил мочальный кнут. И уже стеганул!

— Себе на горе белену сглотнул! Нешто можно так выборного старосту посадского ломать?

— Вот-вот! — громко выкрикнул Ромашка Волкопятов, яростно взмахивая кулаком. — Поспевает счастливый к обеду, а роковой под обух! Воевода Игнашкиного родителя псом обозвал, так неужто Волкодав спустит ему такое поношение? Доведись на меня…

— Ярыжки, хватайте крикунов! — дьяк Брылев наконец-то вспомнил, что и на нем доля вины будет, если учинится бунт в городе.

Десятка два дюжих служители порядка, состоявшие на службе в приказной избе, парами и по трое вклинились в толпу. Ромашка Волкопятов, отбив их неуверенный наскок, упятился в гущу посадских.

— Так-то воеводе не долго править!

— Было уже лихо таким-то правителям: воз под горою, зато вожжи в руках остались…