Самодурка

Как же! — протестовала душа, — все у тебя так просто! Разве не чувствуешь, как что-то грозное надвигается на тебя, ползет, оттесняет к самому краю, а ты пятишься, хорохоришься и делашь вид, что ничего страшного не происходит, а у самой мышцы сводит от страха… Тебя манит кажущаяся легкость и доступность победы — только протяни руку — и вот она, звездная, лови! Вот он, твой выигрыш… А сердце ноет: а вдруг он, этот выигрыш, окажется ненужным… попросту не моим? Вот именно не моим, потому что та, которая его добивается, закусив удила, и рвется любой ценой настоять на своем, чтоб самой себе доказать свою силу, — вдруг она — эта безрассудная победительница — вовсе не я? Вдруг за нею не лик мой истинный, настоящий, а личина? Чужая, ложная… И та роль, которую я так стараюсь играть, просто-напросто не моя? И для кого-то она будет впору, а меня только собьет с пути? И что за дикость такая — добиваться своего во что бы то ни стало? Бзик! И почему я вообще должна что-то кому-то доказывать, тем более, самой себе… Или это просто пограничная ситуация, выбор, когда понимаешь: либо либо… Либо есть шанс стать сильной, либо понять, что слаба. Поставить цель и её добиваться, зная, что отступив, просто сломаешься…

Выбор, выбор… Чушь какая-то! Ты думаешь, жизнь — учебник по философии экзистенциализма? Или что ты — героиня боевика? Этакий Брюс Уиллис в юбке? Может, выбор-то ложный и выбирать надо что-то совсем другое? Может, сама дилемма высосана из пальца, а в природе — в Божьей живой природе — такой самонадеянности и в помине нет? Выдуманная она! И надо просто жить, радуясь каждому дню, — жить и ничего никому никогда не доказывать! Пора разобраться, Кошка, что в тебе колобродит. Желание утвердиться или… найти свой путь. А в чем тут разница и есть ли она? Что такое путь?

Я НЕ ЗНАЮ.

Только знаю, что самое громадное удовольствие получаю, когда добиваюсь чего хочу! А-а-а… — она вдруг остановилась на полном ходу так внезапно, будто её заарканили. Как там было, в том журнале: «Удовольствие — сон души.» Я ведь не случайно тогда споткнулась на этой фразе: если следовать её логике, то все, что я делаю — только дурман, иллюзия. Сон… Вот так-то!

И как же ты любишь все препарировать, — внезапно возмутилась она, тебе бы патологоанатомом заделаться, а тут на тебе — балерина! Чушь собачья! Все это чушь… Доказать самому себе, что ты кое-что можешь — это не бзик. Вернуть кота — это тоже не бзик, а вот все эти сопли…

— Ой! Что ты делаешь? Пошел вон, идиот! Ах ты, гадость!

Надя почувствовала, что кто-то дергает её сумочку, обернулась и обнаружила, что к ней подкралось самое настоящее чудище — жуткий уродливый бомж, весь в язвах и ссадинах, который кобенился, гоготал и высовывал язык, тыча ей в бок своими грязными бесформенными кулаками. Одной рукой этот монстр подергивал Надину сумочку, висящую на ремне, — не сильно, но весьма назойливо, и, гримасничая, сипел:

— Что, опять драться хочешь? Не дерись! — дерг, дерг. — Ползти надо! толчок в бок кулаком. — Муся, драться нельзя — ползи! Отползай — вот так вот — смотри…

И это дикое существо вдруг брякнулось на карачки прямо в привокзальную хлябь и, виляя задом, поползло прочь. Оно двигалось на четвереньках ломаными зигзагами, поминутно оборачивалось и вопило: «ааааааа! ааааааа! ааааааа!»

Надя достала из кармана платочек, обтерла ручки и мягкие кожаные бока своей сумочки, швырнула платок в ближайшую урну и кинулась к остановке такси.

— Дайте мне сигарету… пожалуйста.

Шофер глянул на неё и, ни слова не говоря, протянул пачку «Магны».

Надя не курила шесть лет — бросила, когда стали одолевать бронхиты и эта напасть превратилась в реальную угрозу профессии, — балеринам болеть нельзя!

Вспомнила! — лихорадочно стучало в висках, — тот самый! Я ещё в поезде всю дорогу пыталась припомнить что-то гадкое, неприятное, с чем столкнулась на Казанском вокзале перед самым отходом поезда на Урал. Так вот, что это было — бомж! Он подобрался ко мне тогда, ковыляя, — весь раздерганный, перекошенный, — мычит, руку тянет, я было подумала: просит милостыню. И так мне пакостно стало, точно меня всю помоями облили, честное слово! Я отшатнулась и что-то ему крикнула… не помню что. Резко так! Чтобы шел куда подальше или что-нибудь в этом роде. А он рот разинул и заорал: «эээээээ!» А потом поглядел на меня — да серьезно так, грустно-грустно и сказал: «Бедная Лиза!» Да, кажется так… помню, так нехорошо мне на сердце стало. То ли жалко его — этого юродивого… То ли стыдно… обеднела бы, что ли, если б два рубля ему сунула? И осадок этот ещё долго во мне оставался. Не остывал… И теперь опять он! Ах, как плохо все это…

— Здесь, за «Академкнигой», пожалуйста, в арку направо, — Надя выкинула к окно сигарету и вдруг загадала: «Если Володьки сейчас дома нет мы с ним расстанемся.»

— Да, здесь снова направо и ещё раз — в Трехпрудный. Вот здесь остановите. Спасибо вам.

Надя выбралась из машины и взглянула на свои окна.

Света в них не было.