Самое красное яблоко

– Разве не было у вас другого пути? – Голос мой прозвучал с безбрежным спокойствием, и тени которого я не ощущала. – В Глентарре и Лленвери и зимой нужны умелые руки, в портовых городах работа всегда найдется. В самый темный час могли вы пойти к сандеранцам: хоть не сыщешь работы чернее, но платят они честно. Вы же предпочли не зарабатывать, но брать. Что же, в сказки верить всегда приятнее, особенно если сказки эти – о легком богатстве.

«Что ж тогда к добрым соседям не обратились, – так и рвалось с моего языка. – Уж они бы вам не отказали!»

Я смотрела, как прячут они глаза, как сильнее сжимает губы Каэрдин, как хмурится лорд Родерик, и слова приговора сами скользнули на язык. Словно нашептанные из самой глубокой тени.

– Есть ли предательство страшнее, чем предательство своего господина? Лишь предательство тех, за кого назначено вам нести ответ. Лорд Каэрдин, вы знали, на какую судьбу обрекаете своих людей, а потому вашу решат они. Может, вспомнят они добро, как надежной рукой вы правили ими раньше, а может, вспомнят жен и матерей, обреченных на смерть вашей жаждой власти. А может, – тут позволила я себе тонкую, злую улыбку, – будет их решение столь жестоко и справедливо, что искупит и их грехи.

О, как они вскинулись, словно гончие, почуявшие кровь! Расплатиться другим, отвести от себя беду – о, ради этого готовы они были на все! Я наблюдала, как оживляются они, как темным огнем загораются их глаза, как сквозь людские черты проступает нечто дикое и звериное.

– Четвертовать его!

– Повесить, как отребье!

– Содрать кожу!

– Отправить плясать в раскаленных башмаках!

– Залить раскаленный свинец ему в глотку!

Я вскинула руку, и они замолчали, не сводя с меня преданного взгляда. Тошнота сжала нутро, щекотнула в горле, и поспешно я перевела взгляд к небесам, спокойным и равнодушным.

– Вы решили, и я услышала. Лорда повесят, вас же… – Тихий, словно шелест листьев, ропот пробежал по преступникам, но никто не осмелился перебить меня. – Вас же я пощажу, как обещала. Но предательство требует наказания, а слепое доверие – урока. Со следующей осени подати ваши будут удвоены, и если потребуется – корона возьмет их силой. Зимой же я пришлю вам зерна, чтобы все пережили морозы, ибо Альбрии не нужны ваши смерти.

Тишина раскатилась такая, что странно было за ней не ждать грома. Каэрдин так и не опустил взгляда, но цвет схлынул с его лица, и огонь в глазах угас – осознание настигло его и отчаяние опутало сетями. Соратники же его, так легко отрекшиеся от безрассудных идей своего лорда, переводили дыхание, переглядывались – пока неуверенно, боясь поверить в надежду. Они переживут эту зиму, и жены их, и дети, и благодарить за это будут они меня, королеву, а за возросшие подати проклинать – сборщика налогов, когда тот за ними явится.

Но это лучше, чем каждое из дерев украшать повешенным.

Когда опустела площадь, ко мне подошел лорд Родерик, сжал, ободряя, пальцы – верно, заметил, как дрожат мои руки.

– Умное решение, моя королева, – скупо похвалил он. – Надолго оно лишит их желания чужой кровью поправлять свои беды.

– Только на это и надеюсь. Но если снова случится неурожай в их землях, что их спасет?

Я устало склонила голову на грудь, пряча взгляд, полный тягучей тоски и отвращения к себе же самой. Сердце сжималось, требуя помиловать их – всех, и Каэрдина, глупого, благородного Каэрдина, который верил наивно, как ребенок, что несет своим людям лишь добро. Он мог бы стать преданным вассалом, если бы удалось переубедить его, объяснить ему, как жестоко он ошибается! Но я не имела права показывать слабость, а значит, не имела права быть доброй и милосердной.

– Спасти себя могут только они сами, недобрая королева.

Встрепенувшись, я поймала спокойный, полный уважения взгляд генерала и слабо улыбнулась в ответ.

4

Сад наш находился в стороне от городов, разоренных мятежниками, и все же я настояла на том, чтоб лично навестить сестру. Лорд Родерик отправил со мной маленький отряд стражи – хоть по старой привычке я и хотела ехать одна.

Ни одной весточки я не получила от Элизабет за все эти годы, словно она и вовсе забыла, что есть у нее старшая сестра. Изредка писала Маргарет – о пустяках, о радуге над озером, о россыпи первоцветов на опушке, о гирлянде сосулек на крыше. Смутная тоска сквозила в ее словах, неутешимая, невыразимая тяга к сказочному, далекому, небывалому. Я писала ей о Каэдморе, о свинцовых осенних волнах, о серых от въевшейся соли причалах, о парках и мостах, стянувших дельту Эфендвил. «Приезжай, – писала я, – и я покажу тебе самый старый дом столицы. Говорят, в его окнах отражаются не проспекты и лавки, а холмы и верещатники, что были здесь раньше. Приезжай, и я покажу тебе лабиринт старого города, похожий на кукольные домики в разноцветной глазури. Приезжай, и я покажу, как в темноте зажигаются тысячи огней, словно созвездия упали на землю».

Но все призывы мои оставались без ответа. Маргарет замолкала, а потом, месяцы спустя, писала снова – о цветах и птицах. И ни слова о себе самой.