Самое необходимое

Нетти удивленно подняла на нее глаза.

— Правда?

— Да.

— Как это — другая?

— В хорошем смысле. Не бери в голову. Если у меня не будет рецидива, я думаю, мне захочется выйти днем. Но если ты все-таки будешь проходить мимо «Самого необходимого»...

— Пройду. — В глазах у Нетти засветилось страстное желание. Как только эта мысль пришла ей в голову, она захватила ее всю целиком со страшной силой. Сделать что-то для Полли — это целебное успокоительное средство для ее издерганных нервов, и — точка.

— ...И если ты застанешь его на месте, дай ему мой домашний номер телефона и попроси позвонить, если та вещица, о которой он говорил мне, уже прибыла. Тебе не трудно сделать это?

— Будьте спокойны! — сказала Нетти. Она встала с подносиком и отнесла его на кухню. Там она сняла передник, повесила его на крючок в подсобке и уже в плаще вернулась в комнату, чтобы снять с Полли термоперчатки. Полли снова поблагодарила ее — и не только за салат. Руки у нее все еще здорово болели, но эту боль можно было терпеть. Она уже могла шевелить пальцами.

— Не стоит, — сказала Нетти. — И знаете что? Вы уже выглядите получше. Лицо порозовело. Когда я только вошла и увидела вас, я просто испугалась. Что-нибудь еще сделать, пока я тут?

— Нет, не надо. — Полли потянулась и легонько обхватила руку Нетти своей еще очень теплой от термоперчаток рукой. — Я очень рада, что ты зашла, милая.

В тех редких случаях, когда Нетти улыбалась, она улыбалась каждой черточкой своего лица; словно солнышко выглянуло из-за туч в пасмурное утро.

— Я люблю вас, Полли.

— Конечно. Я тоже люблю тебя, Нетти, — тронутая, сказала Полли.

Нетти ушла. Это был последний раз, когда Полли видела ее живой.

6

Замок на парадной двери в доме Нетти Кобб был не сложнее защелки на коробке конфет; первая же отмычка, которую Хью всунул в него, сработала с парой слабых щелчков. Он распахнул дверь.

Маленький песик — коричневый, с белой грудкой — сидел на полу в прихожей. Когда луч утреннего солнца упал на него, а потом его заслонила огромная тень Хью, песик строго тявкнул.

— Ты, должно быть, Рейдер, — вкрадчиво произнес Хью и полез рукой в карман.

Песик еще раз тявкнул и доверчиво перевернулся на спинку, задрав все четыре лапки кверху.

— Эй, да ты совсем ручной! — сказал Хью. Обрубок хвоста Рейдера застучал по деревянному полу в знак согласия. Хью закрыл входную дверь и присел на корточки возле собаки. Одной рукой он стал почесывать грудку песика справа, в том волшебном месте, которое каким-то образом соединено с правой задней лапкой и заставляет ее быстро подергиваться в воздухе. Другой рукой он вытащил из кармана свой армейский шведский нож.

— Ты хар-р-роший парень, да? — бормотал Хью. — Хар-р-роший...

Он перестал почесывать собаку и вытащил из кармана рубашки клочок бумаги. Неразборчивым корявым почерком школьника на нем был написан текст, который продиктовал ему лисий хвост. Хью присел за кухонный стол и записал его, даже не успев одеться, чтобы не забыть ни единого слова:

Чтоб никто не швырял грязь в мои стираные простыни. Я говорила тебе, что тебя достану!

Он вытащил лезвие-шило, спрятанное в одном из «карманчиков» ножа, и наколол на него записку. Потом он зажал нож в кулаке, повернув рукоятку так, чтобы шило очутилось между указательным и средним пальцами его могучей ладони, и снова стал почесывать Рейдера, который все это время лежал на спинке и весело поглядывал на Хью. Он ручной, снова подумал Хью.

— Да! Ты у нас отличный па-арень! Ты у нас самый лу-у-ч-ший? — спрашивал Хью, почесывая собаку. Теперь уже обе задние лапки Рейдера весело болтались в воздухе, словно он крутил педали невидимого велосипеда. — Да, ты самый лучший! Да-а! И знаешь, что у меня есть? У меня есть лисий хвост! Точно!

Хью держал нож-шило с наколотой на него запиской прямо над белым пятнышком на груди Рейдера.

— А знаешь, что еще? Он у меня и останется!

Он резко опустил правую руку, а левой, которой почесывал Рейдера, крепко прижимал песика к полу, пока три раза сильно поворачивал шило. Струя теплой крови брызнула вверх и залила обе его руки. Песик слабо дернулся и тут же затих и вытянулся на полу, не успев издать даже своего строгого и безобидного тявканья, — больше он его уже не издаст никогда.

С тяжело бьющимся сердцем Хью поднялся на ноги. Вдруг ему стало очень погано от того, что он сделал, — он почувствовал себя почти больным. Сумасшедшей она была или нет, но она совсем одна на всем белом свете, а он убил того, кто, наверно, был ее единственным маленьким другом.

Он вытер свои окровавленные руки о рубаху. На темном материале почти не осталось пятен. Он не мог оторвать глаз от собаки. Он сделал это. Да, это сделал он, и он это знал, но никак не мог поверить, словно совершил все в каком-то трансе.

Внутренний голос, который иногда беседовал с ним о встречах ветеранов, вдруг заговорил: «Да... и ты, наверно, сумеешь убедить себя в этом. Но ни в каком трансе ты не был; ты прекрасно соображал, что делал.

И почему».