Самое родное (рассказы)

матери два маленьких беспомощных ягненка. Муж

принес их в подоле черкески, положил ко мне под

одеяло и сказал: «Жалко, согрей». Часто я потом

рассказывала об этом сыну и он смеялся, что родился

в одних яслях с ягнятами... А теперь времена, ма хур.

другие, сказочные времена...

— Ох, наиа, трудно мне, — прошептала Замира

запекшимися губами.

— Ничего, потерпи, скоро утро.

Старуха подошла к окну и распахнула его.

Предрассветный холод ворвался в комнату. Радостным

птичьим гомоном были полны росистые луга. Звенел

родничек под горой и розовый туман стлался над

холмами. Тычась теплыми сонными мордочками в

мохнатые бока матерей, ягнята нехотя отрывались от них.

Всходило солнце. Горячим золотом переливалось

оно в мокрых головках цветов. Приминая высокую

росистую траву, стада рассыпались по долине.

— Скоро тебя повезут, — ласково шептала

старуха, — старик еще с вечера ускакал, молодым не

доверил. До МТС всего тридцать километров, оттудп

позвонят в район и за тобой приедут, — говорила

старуха, чувствуя под рукой вздрагивающее тело

молодой женщины. — Тебе ведь доктора давно сказали,

что надо уезжать, а ты до всего жадная, никому

ягнят своих не доверила. А вот теперь твоего

маленького ягненка принять некому.

Быстро приближаясь, донесся в комнату гул

самолета.

— Это за тобой приехали, за тобой.

В высоком утреннем небе сверкнуло серебристое

крыло самолета. Машина делала круг перед

посадкой. Пастухи запрокинули головы.

— За ней, за нашей Замирой, — радостно гово-

5.4

:>или они. Тревожна была эта ночь в стане, пастухи

не спали, прислушиваясь к каждому шороху в

комнате За миры.

Как гигантский орел, парил санитарный самолет

над кирпичными постройками стана. Потом плавно

пошел к земле, коснулся колесами влажных головок

ромашек и опустился на скошенном лугу. Все

побежали к серебристой машине.

— Где роженица? — спросила молодая женщина

в белоснежном халате, выходя с носилками из

кабины.

Прежде чем проститься с Замирои, старуха тихо

сказала акушерке:

— Молодая... Это хорошо. И ты, и Замира, и

земля наша, и солнце — все, все молодое, — говорила

она, идя за носилками. Во дворе стана к ней подошел

муж, только что вернувшийся из МТС.

— Спасибо, спасибо, что поспел, — сказала она

ему. Потом повернула лицо навстречу восходящему

солнцу, туда, откуда доносился гул удаляющегося

самолета и, широко открыв голубые глаза, тихо

сказала:

— Полетела наша Замира навстречу жизни.

— Навстречу жизни, — повторили пастухи,..

1950 г.

ДВА ДЕТСТВА.

Моему маленькому сыну

^ляну .посвящаю.

Белое здание молочной фермы стоит па краю-

пшеничного поля. Молодые фруктовые деревья

двумя рядами окружают ферму. Посреди двора

раскинула свои тонкие ароматные ветви алыча. К дереву

привязана лошадь. Она лениво вскидывает мордой и

шлепает себя по бокам жестким хвостом, отгоняя мух.

Длинным, тонким прутиком мальчик лет одинадцати

помогает лошади.

Чуть подальше, склонившись над огромной

лоханью, работница моет бидоны из-под молока,

опрокидывая их в специальные деревянные гнезда для

просушки.

— Вожатый говорил, что всем притти надо, —

обиженно тянул мальчик.— В поле пойдем сорняки

рвать. А я что скажу?

— Так и скажешь, что мать не отпустила,

наказала тебя за то, что не хотел помочь. Сиди, все равно,,

никуда не пущу.

Покончив с бидонами, она опустилась на корточки

перед маленьким рыжеватым теленком и

металлической лопаткой стала счищать шершавые кружочки

лишая па его морде. Теленок слабо сопротивлялся.

Во двор вошел невысокий коренастый человек.

— Вот хоть у него спроси, у бригадира, — сновя

заныл мальчик, — мы к нему должны нттн.

— Ты почему здесь? — удивился бригадир.

— Слышишь барабан?

0<)

В чистом воздухе летнего утра слышалась

ритмичная дробь барабана и звонкие детские голоса.

Мы,, как буря, лрозны в нападенья,

И в защите, как стена.

Так учила нас война.

Наша мшюдость сильна...

Наша молодость сильна-,

Росистые утренние тени тянулись от деревьев к

зданию фермы, от густой листвы шел едва уловимый

пар. На дороге, прорезавшей пшеничное поле,

показался пионерский отряд. Сверкало золото на алом

знамени, пламенели галстуки на белых рубахах ребят.

— Видишь? — умоляюще глядя на мать, сказал

мальчик. — Я говорил, что пойдут.

Мать сердито глянула на сына и ничего не

ответила.

— За что его так? — спросил бригадир.

— За дело, — спокойно ответила мать.

— Может, отпустишь? Он на лошади раньше

отряда к месту доскачет, — попросил бригадир,

недоумевающе поглядывая то на мальчика, то на мать.

— Нет, — отрезала женщина. — Он наказан.

Я его попросила бочеиок воды привезти — сам

знаешь, сейчас лишних рук нет,—он не захотел. В

отряд, говорит, пойду, общественное задание

выполнять. Тоже мне — общественник! — сказала

женщина, сердито посмотрев на сына. — А что деревья два

дня в такую жару не политы, это ему, видите ли, не

общественное...

— Ребята дразнить станут, — громко всхлипывал

мальчик, — скажут: единоличник, матери трудодни

помогал зарабатывать... А вожатый говорил, что спер,

в а надо общественное.

— Не хнычь! — прикрикнула мать. — Ишь, какой

колхозник нашелся! И чему вас только вожатый учит,

если ты до сих пор не можешь понять, что и

пшеница, и ферма, и сад, и телята — все одинаково наше,