Самое сильное (СИ)

Осберт вскочил моментально, Доминика отлетела к самой стене, ударилась спиной и свернулась в клубок, оглушенная.

- Что, храмовник, ревность замучила? – насмешливо молвил ле Дюк, запуская левую руку за пазуху. В правой он держал пучок, и несложно было догадаться,что это была за трава.

- Сэр Осберт, – в голосе тамплиера чувств было примерно столько же, сколько их могло быть в высохшем лесном пне. – Я вызываю вас на поединок.

- Ты успокоиться не можешь, падаль? Через минуту тебя и вовсе не будет, ибо на свете нет ничего, чего я хотел бы больше, чем избавиться от всех вас, ублюдки. Итак, у меня есть нужная травка, амулет, – он поднял повыше руку, – и крови вокруг хоть отбавляй! Приступим же!

- Сен Клер! – де Баже теснило целых три твари, причем на щеке у него виднелись четкие следы зубов. Храмовник мгновенно оценил ситуацию, и сделал последнее, что мог – метнул в ближайшего из упырей свой меч, оставшись безоружным.

- Ну и дурак же ты, Сен Клер! – усмехнулся ле Дюк, сжимая в ладони окропленный кровью амулет и посыпая его крошками сухой полыни. – Он все равно обречён, а ты использовал свой последний шанс остановить меня.

- Давай же, – сквозь зубы процедил тамплиер, – избавь нас от этого бренного мира со всеми его мерзостями!

- Не извольте беспокоиться. Итак, мое сокровенное желание – чтоб все находящиеся здесь люди, кроме меня, исчезли, словно их и не было.

Никто не двинулся и не произнес ни слова против. Взгляды всех, включая чудищ, были прикованы к Осберту.

Минуту ничего не происходило, а потом рыцарь, вскрикнув, словно ужаленный, отбросил мешочек в сторону. Но тот не долетел до земли, а взмыл под потолок и там завис, мерцая, словно одинокая звезда.

- Проклятье! – крикнул ле Дюк, потирая обожженную ладонь. – Что-то не то…

Он не успел продолжить.

Амулет засиял, точно греческий огонь, переливаясь всеми цветами радуги. Раздался звук, очень похожий на треск лопнувшей струны, вот только струна должна была быть исполинских размеров.

Осберта приподняло, перевернуло в воздухе и растянуло, как куклу, которую ребенок решил попробовать на прочность.

Он издал жуткий крик, потом ещё, а потом резко замолчал. Раздалось бульканье и на стоявших снизу пролился настоящий кровавый дождь. Доминика подняла глаза, тщетно пытаясь укрыться от красных струек, стекавших по лицу.

Упыри, оторопело таращившиеся на происходящее, один за другим издавали те же омерзительные звуки и исчезали в облачке кровавых капель.

Храмовник ошарашенно смотрел по сторонам. В зале было светло, как днём, амулет пылал, паря под потолком, и Сен Клеру даже почудился запах дыма. Он подбежал к послушнице, совершенно инстинктивно обнял ее, в тщетной попытке прикрыть от крови, но слишком уж много алого было вокруг.

Потом они почувствовали, что поток воздуха захлестнул их, словно подул теплый ветер, с тем же солоновато-кровавым привкусом.

Красные капли, плававшие повсюду, влекомые этим воздухом, втягивались в амулет, который мерцал все ярче.

Наконец, после долгих минут такого обдува, амулет вобрал в себя всю кровь. Лица и платье людей, шерсть недоумевающего Булки, гобелены и стены, даже пол – все приобрело свой первоначальный цвет.

Этьен и Хамон подошли поближе к тамплиеру и послушнице, вцепившейся в мужчину, едва ли отдающую себе в этом отчёт.

Сияние мало-помалу затухло.

Булка громко гавкнул и ухватил зубами с пола какой-то маленький мешочек, едва светящийся пурпурным.

Де Баже потрясённо провел рукой по лицу – следы от укуса исчезли.

- Ну вот и все. – тихо произнес Хамон. Он тут же взялся за горло, словно пораженный неожиданной болью. – Я… голос сорвался, и он скорее прохрипел – Могу… просто… говорить!

====== Часть 20 Польза ======

Опять впадаю я в контраст извечный,

В прореху между дьяволом и богом.

Ведь мой девиз всей жизни быстротечной:

Не шляться по проторенным дорогам,

Сеньорам ложных клятв не приносить,

Не льстить тому, кто заслужил презренье,

Не забывать полезное уменье:

Щадить врага и дурака простить

Канцлер Ги, “Романс Дезире”

Джослин во все глаза смотрел на Мабель. Красивая, несмотря на слезы, прочертившие дорожки по ее впалым щекам. Несмотря на бледность и дрожание рук. И на ее полную безучастность.

“Она не может быть моей”, – восторженно скакали мысли оруженосца, срываясь в галоп совсем уж невозможных сцен, – “но она может быть той мечтой, к которой я буду стремиться, пока дышу”.

Он со всей почтительностью подал ей чашу воды, которую девушка машинально взяла и так же машинально поставила на стол, не отпив ни глоточка.

- Добрый юноша! – подал голос старый священник, привязанный к колченогому стулу в дальнем углу комнаты. – Прошу вас, имейте же сострадание к немощному старику! И потом, ведь я же духовное лицо! Разве ж вы хотите навлечь на себя гнев нашей матери церкви? Кара Господня падет на того, кто осмелиться тронут хоть волосок на голове смиренного служителя Его!

- Так- то ж смиренного, старик,. – насмешливо откликнулся оруженосец,. – А в вас, святой отец, смирения меньше, чем алмазов в борозде.