Самое таинственное убийство

— Не исключено, что не кто-то из нас, а вот он окажется сегодня вечером главным действующим лицом, — кивнул Делион на неподвижного белкового.

— Что это значит? — спросила Даниель, но физик не успел ответить: в гостиной появился Арсениго Гурули.

— Привет всем узникам! — воскликнул он и вскинул в приветствии руку.

— Ну как, готов к штурму, Арсени? — спросил марсианин.

— Надеюсь завтра продолжить его в лаборатории Ядерного. Но штурмовать уже не детективные проблемы, а чисто научные.

— Вы оптимист.

— Просто верю в проницательные способности нашего достославного сыщика.

В гостиную вошли Мартина и Эребро. Остановились в дальнем углу у аквариума и принялись рассматривать золотистых вуалехвосток, словно больше ничего на свете их не интересовало.

Последним появился Мишель. Юноша был угрюм и ни на чьи обращения не отвечал. При виде его Сильвина мгновенно вспомнила странные намеки на причастность к смерти отца, которые ей почудились в его бессвязных словах. Правда, он от волнения так заикался, что слов почти нельзя было разобрать, да и Мартина тут же запретила ему говорить, но после той встречи тревога уже не покидала Сильвину. Она не могла найти себе места, волнение надломило последние силы.

…Однажды, возвратившись с Марса, куда он ездил что-то обсуждать с Рабиделем, Арнольд привез ей красную пластмассовую коробочку с завинчивающейся крышкой.

— Подарок тебе, — сказал он.

— Что это?

— Фертач. Доза для одного приема.

— Мне-то зачем? Я не фертачница.

— Будь ты наркоманка, Сильви, я бы скорее выбросил эту штучку в утилизатор, чем подарил ее тебе. А фертачник за эту коробочку жизнь готов отдать… Показывал мне Раби их колонию там, на Красной планете. Издали, правда.

Счастливые времена, когда Арни был жив…

Сильвина спрятала куда-то забавный сувенир и думать о нем забыла. Теперь она бросилась искать коробочку и отыскала ее на дне стенного шкафа, где висели старые платья.

Она ссыпала весь порошок на, ладонь и отправила его в рот, запив из стакана глотком остывшего кофе.

В первые мгновения Сильвина ничего не почувствовала и решила, что за несколько лет пребывания в шкафу фертач утратил свою силу. Но тут все тело ее начало наполняться каким-то нездешним теплом. Это не было тепло от алкоголя или горячего напитка. Оно шло не из желудка, а возникало как бы в каждой точке тела. Одновременно женщина ощутила, что вес ее начал уменьшаться. В последние дни ходить ей было тяжело, несмотря на ежедневный теннис и прочие старания держаться в форме. Лишний вес с каждым движением напоминал о себе.

А здесь она показалась себе пушинкой, обретшей полную невесомость. Чтобы проверить свои ощущения, она легонько подпрыгнула, и вдруг пол ушел из-под ног, и она плавно воспарила. Перед глазами оказалась люстра, она потрогала ее пальцем. Хрусталинки нежно зазвенели-зашуршали, словно летний дождь о жестяную крышу, а она отплыла по воздуху к окну. Снаружи тоже дарила неразбериха. Одно дерево росло корнями вверх, протягивая к угрюмому небу узловатые корневища. Другое при видимом безветрии раскачивалось, словно в сильную бурю. Дорожки внутреннего двора, казалось, превратились в кровеносные сосуды, бурая жидкость в них медленно и тяжело пульсировала. Там же, внизу, копошилось несколько шаров, и каждый представлял собой человеческое лицо, искаженное гримасой: страха, боли, радости, отчаяния…

Непривычный мозг Сильвины захлебывался в волнах дурмана. Стена прогибается под ее пальцем, невесть откуда раздается тихая музыка, зал полон, душно, она кружится в вальсе с Арнольдом, на ней облегающее платье — подарок марсианина. Арни что-то говорит, но слов не слышно. Завара, держащий ее в объятиях, вдруг начинает разбухать, раздуваться, превращаясь в огромную голову с застывшей ухмылкой. Нет, это не голова, а шарообразный роб, с которым по утрам она играет в теннис. Но почему у него так много щупалец? Сотни, тысячи, словно у гигантского дикобраза. Шар становится прозрачным, затем в нем возникают какие-то плавающие туманности… Да ведь это будатор!.. В глубине его проносятся дикие фантасмагорические картины, глаза не успевают следить за ними, одна сменяется другой. И есть там кое-что из ее прошлого, о котором Сильвина предпочла бы навеки забыть.

Щупальца будатора или дикобраза, извиваясь как змеи, вдруг начинают тянуться к ее телу.

Мгновение — и они со всех сторон впиваются в нее.

Пронзительная боль причудливо смешивается с диким, никогда прежде не испытываемым наслаждением, словно острые копья солнечных лучей пронзают каждую клеточку тела.

Но вот тело начинает наливаться тяжестью, и она медленно, как осенний лист, опускается на землю. Нет, это не земля, а пол комнаты. Музыка гаснет, а лица, окружавшие ее, тают и растекаются, подобно кляксам на промокательной бумаге.