Самое ужасное путешествие

Работа пошла правильнее. Мы вытащили собак попарно на сани и одной за другой перерезали хомуты. Труднее всего было оттащить последних собак, потому что они находились под нависшим краем ледяной коры, притиснутые отягченной снегом веревкой. Наконец, задыхаясь, мы вытащили на твердый лед и последнюю собаку. Из тринадцати животных одиннадцать были спасены»[11].

Собаки провисели больше часа, у некоторых из них были, очевидно, какие-то внутренние повреждения. А две все еще лежали в трещине на снежном карнизе. Скотт предложил спуститься по страховочной веревке и вытащить их. В нем говорила и его врожденная доброта и нежелание терять двух собак из упряжки. Уилсон сказал, что это безумная и к тому же очень опасная затея, но если кому-нибудь и спускаться, то уж никак не Скотту. Полезет он, Уилсон. Скотт, однако, твердо стоял на своем, и мы бросили в пропасть 30-метровый канат, чтобы измерить расстояние до собак. Оно составило примерно 20 метров. Затем спустили на карниз Скотта, и он стоял на нем все то время, что мы поднимали поочередно собак. Надо ли говорить, как они были ему рады!

Возвращение партии из похода

Как раз в эту минуту спасенные псы, свободно бегавшие вокруг с порванными и спутанными постромками на шее, затеяли свару с другой упряжкой. Крикнув Скотту, что ему придется обождать, мы кинулись их разнимать. Нугис успел сильно пострадать, досталось и моей ступне. Наконец мы их развели и вытащили Скотта. Тянуть веревку пришлось всем троим, пальцы совсем онемели от холода.

Скоттом руководило не только желание спасти собак, но и научные интересы. Поскольку мы шли поперек линии напластования, естественно, ожидалось, что мы будем пересекать трещины под прямым углом, а не двигаться, как оказалось в действительности, вдоль них. Пока мы поднимали Скотта с 20-метровой глубины, он все бормотал что-то вроде: «Ума не приложу, почему у этой трещины такое направление, под прямым углом к тому, что я ожидал…» Стоя на снежном карнизе, он хотел было двинуться в сторону и обследовать трещину, но мы отговорили его: уж очень непрочен карниз, сквозь синие дыры внизу зияет пустота. Кроме того, Скотт сожалел, что у нас нет термометра: температура ледника представляет собой большой интерес, данные, полученные на такой глубине, могут служить довольно надежными показателями средней годовой температуры. Но в общем нам следовало поздравить себя со счастливым исходом этого пренеприятного происшествия. Мы ожидали впереди еще несколько километров трещиноватой поверхности; поднимался ветер и гнал клубы снега; словно от дыма, небо на юге почернело. Мы поставили палатку, как следует поели и занялись починкой собачьей сбруи, безжалостно разрезанной при спасении собак. Счастье наше, что трещины больше не встречались – усилившийся ветер очень затруднил бы спасательные работы, – и ночью мы шли без помех, проделав после ленча 18 километров, а всего за сутки – 26. Это потребовало большого напряжения сил, так как два с половиной часа работы у трещины вымотали и собак и людей. Пока ставили лагерь, распогодилось, стало совсем тепло. В палатке царила приятная дружественная атмосфера, еще более теплая, чем обычно. Так всегда бывает после подобных происшествий.

В лагерь Безопасный мы пришли на следующий день (22 февраля), горя нетерпением узнать, как дела корабля, где высадилась партия Кемпбелла, пришли ли уже пони со склада Блафф. Лейтенант Эванс, Форд и Кэохэйн, ведшие лошадей, были уже в лагере, но всего лишь с одним пони. Остальные двое погибли от истощения вскоре после того, как мы с ними расстались, – мы, не зная того, проходили мимо гуриев, установленных на их могилах. История их печальна, весь обратный путь этой партии был трагическим. Сначала обессилел Блоссом, затем Блюхер, их гибель ускорила пурга, налетевшая 1 февраля.