Самое ужасное путешествие

Был проделан ряд наблюдений и над китами, дополненных зарисовками Уилсона, но результаты, в том, что касается морских просторов от Англии до мыса Доброй Надежды и Новой Зеландии, не имеют большого значения: этих животных редко удавалось видеть вблизи, да и обитатели этих вод довольно хорошо известны. 3 октября 1910 года на 42°17' ю. ш. и 111°18' в. д. под кормовым подзором за кораблем долго следовали два взрослых кита-полосатика (Balaenoptera borealis) длиной 15 метров со светлым детенышем длиной метров 5–6. Мы установили, что этот кит, посещающий субантарктические моря, не отличается от своего собрата, нашего северного полосатика[13]. Впоследствии этот вывод подтвердили наблюдения в Новой Зеландии, где Лилли участвовал в препарировании такого же кита на норвежской китобойной станции в Бей-оф-Айлендсе. Но это единственный до ухода из Новой Зеландии случай, когда нам удалось наблюдать китов вблизи.

Однако и самые общие сведения о таких животных полезны, так как позволяют судить об относительном изобилии планктона, которым питаются в океане киты. В Антарктике, например, китов больше, чем в более теплых водах; и уж, во всяком случае, некоторые виды (в частности, горбатые киты) мигрируют зимой на север, где теплее, вероятно, не ради корма, а для размножения[13].

Из дельфинов мы несомненно наблюдали четыре вида, из них наиболее редкий Tersio peronii, не имеющий спинного плавника. Мы его заметили 20 октября 1910 года на 42°51' ю. ш. и 153°56' в. д.

К тем сообщениям о китах и дельфинах, которые не основываются на изучении их трупов и скелетов, следует относиться скептически. Чрезвычайно трудно с научной точностью идентифицировать животное, плывущее в воде; ведь чаще всего удается разглядеть только его спинной плавник и заметить удары, производимые хвостом по воде. Особенно номенклатура дельфинов оставляет желать лучшего. Будем надеяться, что в будущем какая-нибудь экспедиция возьмет с собой норвежского гарпунщика, кстати, он мог бы выполнять и другие работы, ведь все китобои замечательные моряки. Уилсон очень хотел этого и пытался заполучить гарпунщика, но пока китовый бум продолжается, услуги такого человека стоят слишком дорого, и не исключено, что именно необходимость экономить средства заставила нас с сожалением отказаться от этой затеи. Правда, мы запаслись китобойным снаряжением, оставшимся еще от экспедиции «Дисковери» и любезно предоставленным в наше распоряжение Королевским географическим обществом в Лондоне. Мы даже сделали несколько выстрелов по китам, но у неопытного гарпунщика очень мало шансов попасть в цель – это требует большой сноровки.

В этот период экспедиции корабль не замедлял ход для ведения биологических наблюдений в море, но планктонной сетью на полном ходу было взято около сорока проб. До Мельбурна у нас не было возможности тралить дно, и только в Австралии, в заливе Порт-Филлип мы провели пробное траление, чтобы проверить сети и научить людей пользоваться ими. В цели нашей экспедиции не входило тратить время на глубоководные исследования до прибытия в антарктические воды.

На четыре дня стих и тот слабый ветерок, что дул; на «ревущих сороковых» нечасто случается, что корабль не может двигаться вперед из-за штиля. Но 2 октября барометр стал падать, были подняты все паруса, ветер, правда, несильный, ударил в левый борт, и за следующие сутки мы прошли 253 километра. Воскресенье выдалось тихим, и Скотт, окруженный офицерами и матросами, читал молитву у штурвала. Такое случалось редко: воскресные дни обычно бывали ненастными, мы если и молились, то в кают-компании. Был один незабываемый случай, когда мы пытались петь псалмы под аккомпанемент пианолы. Но качка больше соответствовала музыкальным ритмам светской музыки, чем церковным песнопениям, и в один прекрасный миг все поняли, что мы поем одно, а пианола играет совсем иное. На протяжении всей экспедиции ощущалась потребность в человеке, умеющем играть на этом инструменте. Такой человек незаменим, когда живешь вне досягаемости благ цивилизации. Вот что писал Скотт в «Путешествии на «Дисковери»», где был офицер, каждый вечер садившийся за пианолу: «Этот музыкальный час стал обычаем, которым никто из нас не пренебрег бы по доброй воле. Не знаю, какие мысли он пробуждал у других, хотя догадаться нетрудно; о подобных вещах, однако, не принято писать. Но я склонен думать, что музыка сглаживала многие шероховатости и каждый вечер настраивала нас к обеду на прекрасный лад, когда все кажутся добродушными, хотя «к бою готовы» и с удовольствием вступают в споры».