Самоед

Она уходит. Я встаю следом за ней. Пугаюсь необычного звука где–то в недрах груди, останавливаюсь на секунду. Осматриваюсь — не забыл ли я чего–нибудь. Бросаю кожуру мандарина и оберточную бумагу от бутерброда в мусорный бак. Иду греться.

Спасительное Лекарство

Я стою в тесном проходе. С двух сторон меня окружают четырехярусные полки на которых лежат различные товары — шампунь, кремы для рук, прокладки, гомеопатические пилюли и прочая наваленная друг на друга клаустрофобия.

Я толкаю перед собой до дрожи скрипучую тележку ручка которой доходит мне до лобка. На тележке лежит ручка, листок с заказом и шесть разноцветных кусков мыла — все что я успел сделать за двадцать минут — ибо от сегодняшнего дня не стоит ждать ничего хорошего.

Я знал это сразу же после того как проснулся и полусонно высунулся в свое маленькое окно, чтобы до завтрака быстро, пока не заметила мать, докурить окурок оставленный с ночи в припорошенной пеплом щели оконной рамы. Курить до завтрака нехорошо. В принципе я согласен, но до первого инфаркта я не желаю заострять на этом внимание и следить за собой.

За завтраком я апатично жую хлеб с маслом. Подобно сухопутной черепахе откусываю большой кусок и, не жуя, проталкиваю его в трахею следующим. За чаем я внезапно представляю себе такую ситуацию: я спускаюсь вниз в лифте и какой–то неприятный сосед с красной мордой и большим портфелем, едя со мной вниз — вдруг сердито говорит мне, что видел как я вчера вечером (и позавчера тоже) сыпал пепел на его балкон со своего верхнего этажа. Что я ему скажу? Скажу что прошу прощения и постараюсь больше так не делать. Он сердито кивнет и замолчит…. А вдруг не замолчит? Вдруг он скажет, что пожалуется на меня в совет дома, потому что он не потерпит такого нахальства. Я отвечу ему более грубо, что повторяю: я сожалею о случившемся. И потом добавлю, что дело не стоит выеденного яйца и что он может жаловаться куда хочет. Лифт к тому времени уже должен приехать.

Я успокаиваюсь, продолжаю пить чай…И вдруг думаю: а что если сосед, остановившись около лифта скажет мне, что мое поведение более чем наглое и к тому же он недавно видел, как я мочился в парке возле нашего респектабельного многоэтажного дома…Я тогда не выдержу и лающим голосом пошлю его на хуй. Он изменится в лице и в ответ громогласно пошлет меня туда же. И добавит, что такие пачкуны как я должны проваливать из этого дома. Я ударю его по лицу. Ударю изо всех сил. Он отшатнется, замычит. Кровь закапает на уроненный чемодан. Носком стального ботинка я ткну его в мягкий, податливый пах, назову мразью и быстро пойду на работу задыхаясь от пережитого. Но далеко не уйду. Сволочь вызовет полицию. Меня заберут….и…..Хватит!

Так проходит почти каждый мой завтрак. Я выдумываю что–то тревожное и неприятное и часто, уже допивая чай, трясусь от внутреннего, хорошо скрытого гнева. От этих переживаний мне нет покоя ни днем, ни ночью поэтому я очень уважаю седативные лекарства. После них ты плескаешься в мелководье снисходительного благодушия. Героин наверное еще лучше. И черт с ним со здоровьем пусть лучше у меня будет вечный запор и сердечные перебои, но зато я не буду каждые пол часа драться с фантомами. Если бы я не был трусом — я давно бы уже его принимал.

Вы раздраженно кричите:

— Придурок! Что ты можешь знать о героине?!! Он ломает жизнь!

Я киваю вам, но мне кажется, что вам просто обидно, что вы уже не в силах принимать его сами и поэтому вы хотите спасти всех молодых и неопытных, так скажем — сорвать им хорошее настроение своими здравоохранительными знамениями. Скорее всего я неправ, но, вот помню — как то будучи юными школьниками мы с очередным другом («Cева! Держись от этого мальчика подальше!») прогуляли школу и купили в складчину пачку Дымка. Стоя возле какого–то подъезда мы серьезно и основательно закурили, сплевывая и поминая мать. К нам подошел дряхлый, неухоженный старик и чего–то захрипел показывая на горло в котором была круглая, сдобная дырка. Мы долго не могли понять чего он хочет. Наконец я догадался:

— Вам что, сигарету дать?

Старик захрипел еще сильнее и, отмахиваясь от нас, попер прочь.

«Я понял, что он хотел» — вдруг серьезно сказал мой друг Павлик.

— Он говорил нам чтобы мы никогда не курили, а то и у нас такая же хуйня на горле будет…

После этого эпизода сигареты стали еще милее и сладостнее моему двенадцатилетнему уму.

Я наверное когда–нибудь упаду на пол от молниеносного инсульта, хотя: моя мать в гневе как–то крикнула мне:

— Такие гады как ты до ста лет живут!