Самоед

Я с удовольствием отвечал, не ведая к чему приведут наши духовные разговоры.

Каюсь — я совершил ошибку. Надо было сразу сказать ему, что я верующий. Но как я мог предугадать? Голубое небо, гидрометцентр решительно отметает вероятность грозы…

Уэйн стал невозможен в общении уже на следующий день после нашей встречи. Иисус не вылезал из его лохматой, светловолосой головы. Началась агрессивная пропаганда и попытка перетянуть меня на светлую сторону. Он говорил мне, что жизнь моя — это сплошная черная туча. Мои грехи нельзя сосчитать, дьявол уже крепко держит меня за горло и пока не поздно, пока еще не все потеряно — можно увидеть свет и понять наконец, что посвятив свою жизнь и дела Всевышнему (слово «всевышнему» он произносил с оргазмическим придыханием) я прочно забронирую себе место в раю.

Я не мог поверить своим ушам. Бывший героинщик, двадцати трех лет от роду, одетый в огромную военную куртку, то и дело глотающий колеса — учит меня праведности, посту и послушанию!

Жизнь Фанатика Уэйна была начисто лишена здоровой христианской праведности. Дивные богохульства следовали одно за другим. В беседке, где мы курили на перерывах, в присутствии женщин он мог обратиться к какому–нибудь полузнакомому грузчику с вопросом:

— Ну что, Трэвис, как там твоя подруга? Небось сосет у тебя каждый вечер? Уже наверное все яйца тебе опустошила?

Что поделаешь: христианин….

Когда я намекал Уэйну, что божественная агитация в мой адрес мягко говоря не вяжется с его лексиконом и поведением — он не на шутку сердился. Он отругивался что, мол, это его стиль, и в душе — он настоящий, подлинный праведник.

Хорошо. Я уважаю подобные чудачества, но какого дьявола каждое утро сообщать мне, что Бостонский Душитель не сотворил столько злодеяний, сколько сотворил я?

Уэйн утверждал, что видел Иисуса трижды. Я спрашивал — принимал ли он какие–либо галлюциногены, или опиаты перед счастливой встречей. Он отвечал, что принимал, но тут же спохватывался и сердито бубнил, что это не имеет никакого значения. Иисус — настоящий. Наркотики — баловство, тем более, что сейчас он уже завязал и скоро увидит Всевышнего уже без всяких грибов, героинов и амфетаминов.

От Уйэна я получил десятки интернет–ссылок по божественным ресурсам. Он хотел, чтобы мой домашний компьютер стал проводником блага. Он предлагал купить у него религиозные книги по совершенно безбожным ценам.

Я потихоньку терял терпение. Уже созрел вкуснейший, великолепный план как–нибудь прореветь Фанатику:

— Да пошел ты в жопу со своим ебанным Иисусом! Не верю!!! Не верю!!!»

Не знаю — решился бы я на эту веселую blasphemia (латынь, латынь) — я пытаюсь избежать вечной беды иммигранта: то и дело впердоливать английские слова в русскую речь дабы сунуть всем под нос свое удачное местожительство. Это ваша дурная блажь.

Уэйн отбил у меня всякое желание интересоваться религией даже ради самообразования.

Я не успел оскорбить чувства этого безумца. Он сильно нагрубил какому–то удивительно важному начальнику и Уэйна с удовольствием выгнали.

С Собакой — Дугласом мы разгружали жидкость для мытья посуды.

Образ, который….

" власяница худых коленей на поверхности озера коробок спичек бетонный барьер бутерброд с рыбой–тунцом»

Дуглас! Мой двухлетний друг! Я не льщу себе: семнадцатилетний иммигрант, я был нужен ему частично для самоутверждения. Приятно удивлять людей своей силой, умом и сноровкой — особенно когда человек умеет достаточно правдоподобно удивляться… Тем не меннее — когда я вспоминаю о нем — что–то похожее на добрую ностальгию слегка щипает меня за грудь.

У него было удивительное самомнение. Он говорил мне:

— Три с половиной часа? Ха! Мы разгрузим этот трейлер за сорок минут! Я умею работать быстро! Гаранирую тебе, что через сорок минут, нет — даже через пол–часа все будет сделано»

Трейлер разгружался за пять часов.

В баре, за четвертой кружкой пива Дуглас друг наклонялся ко мне и презрительно шептал:

Погляди на этого мудака! И это называется играть в биллиард! Сейчас я уничтожу его и он купит мне Гиннесс. Смотри!

«Мудак» соглашался на спор. Оказывалось, что они знали друг–друга. Вместе работали на автозаправке. Дугласу не удавалось забить ни один шар. Позорно проиграв, он садился за наш столик, красный как пещеристое тело и злобно бормотал:

— Задроченная сволочь…

Когда «сволочь» подходил к нам и довольно агрессивно напоминал Дугласу, что тот должен ему кружку пива, тихое негодование моего друга доходило до точки кипения.

Шотландец, родившийся в Канаде — он лелеял свои национальные корни и гордился ими до неприличия. Горе было тому, кто смел допустить мысль, что, случись мировая война — Шотландия не стала бы победительницей. Дуглас рассказывал мне о мощи, крастоте и прелестях Эдинбурга, Глазго и Абердина. По его словам — он знал Шотландию как свои пять пальцев и бывал там тысячи раз. Волынки, домовые, единороги… Дуглас был ходячей энциклопедией всего шотландского. Я не спорил.