Самоед

Да. Рискну. Пожертвую. Но не на все сто. На все сто — будет когда–нибудь потом.

Книгу прочтут. Кто–то полюбит меня до мозга костей. Кто–то, пролистав две страницы, равнодушно спишет на первую потугу маргинального урода оказаться замеченным миром, или хотя бы несколькими людьми, которые похвалят потому что им будет неудобно — не похвалить.

Что будет? Не знаю… Принесет ли мне эта писанина хоть хоть немножко успокоения? Пока что все в темноте. Светлячки замерцают позже.

Пока же — нянь: без которого невозможно.

Нянь необходим тогда, когда чувства уже на грани и нужно быстро накапать одуряющее лекарство. Иначе — дурдом. Иначе — петля или бритва. Нянь есть у каждого — это наша соединительная ткань с детством. В детстве — нянь силен, могуч и совершенно естественен. В подростковом возрасте он замещается обычной взрослеющей скверной, но порой, прорывается через нее. У многих взрослых нянь пропадает совсем, но может искусственно вызываться, когда наступает беда.

Нянь — это состояние человеческого рассудка, когда сердце сжимается от спокойной любви.

Нянь — это ощущение уютной тайны.

Нянь — это самое комфортабельное положение тела в пространстве.

Нянь — это то, что не может тебе навредить, обмануть тебя и то, что с быстротой термита сжирает весь негатив.

Нянь — это секундная эмоция несравнимая с обычным настроением.

Нянь — это вакуум будущего. Будущего нет. Есть только движущаяся секундная стрелка.

Пять тридцать утра. Мне всего девять лет. Мой сон глубок, как угольная шахта, но голос моей бабушки вырывает меня из ее недр. Скоростной лифт мчится наверх. Десятая доля секунды — и я уже на свету.

Проснувшись, я моментально вспоминаю, что еще с вечера раз десять просил ее разбудить меня в пять тридцать. Она всегда встает в это время, а я сплю до восьми, но сегодня (нянь! — слышали? слышали сладкую аритмию?) день, когда должны вылупиться утята. Мы все подсчитали. Утка–наседка вела себя достойно: не вставала с яиц слишком часто, переворачивала их клювом… Может быть что–то получится…

Я вскакиваю с кровати, бабушка говорит со мной шепотом — она знает, как я ждал этого дня и хочет подчеркнуть таинственную важность момента. Я надеваю старый синий пиджак прямо поверх пижамной рубашки, в коридоре — стопы быстро запрыгивают в дедовы калоши и мы с бабушкой выходим на двор.

Ночью шел дождь, асфальтовая дорожка вкусно пахнет влагой, где–то в черешневом дереве поет утренняя птица. До судорог зябко, зубы мои начинают стучать… Мы приближаемся к курятнику, открываем калитку, проходим через пустой двор с кормушками (в которые бабушка уже успела насыпать зерна) и поилкой. Весь двор огораживает проволочная сетка в человеческий рост. На ночь куры и утки запираются в помещении курятника и теперь можно слышать и чувствовать их протяжное, кудахчущее нетерпение. Кричит петух, мы открываем дверь и куры неграциозно и скандально выбегают на волю. Куры очень ценят такое тривиальное занятие как завтрак и в одно мгновение окружают кормушки. За ними, скромно показываются, выходят утки и, переступив высокий порог — переходят на более бодрый шаг — направляясь к поилке.

Мы заходим в сонные закуты курятника. В курятнике два отделения. В первом построен маленький загон в котором живет свинья (она тоже очень любит завтракать), во втором — насест для кур и, в самом конце, у стены — два грубо сколоченных деревянных ящика с соломой на дне.

Один из них — пустой: в него днем усаживаются куры, чтобы снести яйцо и после — долго кричать об этом событии. Во втором ящике уже месяц сидит утка–наседка.

Неописуемый, изумительный, теплый запах курятника — перья, помет, крысы, сладкое трухлявое дерево, комбикорм…

В курятнике, несмотря на небольшое, оплетенное паутиной окошко — почти совсем темно и бабушка зажигает фонарик.

Серде мое останавливается — мы подходим к ящику с уткой и уже сразу видим несколько осколков яичной скорлупы, двух уже высохших утят под крылом привставшей от волнения утки и горку еще целых, но уже наклеванных яиц. Я беру одно из них в руки — оно темное и тяжелое. Из наклеванной прорехи — видно мокрое тело утенка. Я отрываю кусочек скорлупы: теперь ему будет немного легче выбраться из своей твердой колыбели и затем кладу яйцо назад. Утка тихо посвистывает — она очень взбудоражена таким вторжением. Через пять минут мы вернемся с коробкой, в которую положим двух вылупившихся утят. У матери–утки еще много яиц, а ящик маленький. Она может нечаянно повредить утенка. Мы унесем утят в летнюю кухню — там, в большой коробке, им уже со вчерашнего дня готовы временные ясли.

Это нянь….