Самоед

Это моя работа — я собачий воспитатель. Частная компания. Стригут, моют и чешут собак. Собачий «детский сад» — это дополнение к бизнесу. Если вам не хочется (или невозможно) оставлять своего пса дома, пока вы на работе — за двадцать долларов в день вы можете привести его сюда — в эту большую, светлую комнату. Я прогуляю вашу собаку два раза. Или даже три: это зависит от специальных инструкций. Буду следить, чтобы другие псы не поранили ее в играх или в драке. Вытру шваброй мочу, соберу совком дерьмо, вымою пол, налью воды в большую общую миску, покидаю резиновую игрушку. Иногда в комнате всего две собаки. Иногда двадцать две. Никогда не знаешь — насколько загруженным будет твой рабочий день.

Мини–общество, интереснейший спектакль постоянно разыгрывается передо мной: какие–то собаки сразу же чувствуют свое превосходство — и беспрестанно пытаются показать его другим — более робким псам. Размер и порода почти не имеют значение: я видел пуделей, которые за считанные секунды подчиняли себе мастифа, полностью подавляя его своей лютой агрессией и напором.

Кто–то апатично лежит возле невысокой, деревянной двери с автоматической щеколдой: по ту сторону двери — салон где стригут дрожащих, испуганных собак жужжащими машинками. У некоторых собак на уме лишь игры и баловство, у некоторых — ничего кроме желания, чтобы их оставили в покое. Добродушные, хитрые, благородные, подлые, ласковые, громогласные и тихие собаки. У каждой свой характер. К каждой из вас нужен свой, индивидуальный подход.

Почему я так люблю собак? Потому ли что сознаю, что они не могут принести мне психического вреда? Укусы не в счет. Это не вред. Это не психика. Любая ранка рано или поздно затягивается. Да они и не кусаются никогда — в дали от дома, от своей территории собаки ведут себя гораздо более пассивно и вежливо… Может быть поэтому я так их люблю? Моя маленькая власть, мое превосходство. Захочу — выведу на прогулку, захочу пну в бок. Нет… Я этого не делаю… У меня тоже есть собака — она никогда меня не слушается, но я же не обижаю ее и люблю даже больше, чем вот эту сравнительно уважающую меня стаю… Животные хранят в себе то, чего я так часто жду от людей и никак не могу дождаться хотя бы потому, что я сам — несмотря на всю свою вычурную, фальшивую позу «инакомыслия» все равно веду себя явно по–человечески… Вру и ворую, подставляю и льщу. Конечно… дураков нет. Я такой же как и все, только может быть чуть–чуть более больной на голову.

Звери умеют держать зло, умеют обманывать, умеют вести расчеты, чтобы в результате получить какую–то выгоду. Но вот в чем прелесть: они не могут держать зло долго, они не могут обманывать более, чем пять секунд и их лохматая выгода и обманы чаще всего очень и очень наивны и трогательны. Звери и слабоумные люди — похожи.

Однако: что же я утверждаю? Я утверждаю, что с собаками (и другими зверями) проще жить, но разве хотел бы я стать собакой? Нет. Я догадываюсь — какой бы я был собакой… Уж не такой ли, какая сидит сейчас в углу комнаты и яростно отворачивается, когда к ней подходит какой–нибудь навязчивый пес? Кому охота быть взятым сзади? Кому охота все время бороться, а если не бороться — то подставлять беззащитное, розовое брюхо? Такие же как люди. Иерархия, иерархия. Альфа–самцы и течные суки.

Значит я снова волей–неволей прихожу к истокам моей любви. Здесь все–таки отчетливо попахивает властью и арийской расой. Добрый, но высший! Добрый потому что высший! Быть высшим с людьми — так трудно и так неудобно, а собаки не понимают иронии и убожества твоей жабьей самонадутости.

Вечное сомнение насчет анархистов: вполне понятно, что вы не признаете авторитет. Я тоже не признаю. Но, согласитесь: нелегко поверить, что вы не хотите стать авторитетом сами. Ловите себя хотя бы раз в день. Ставьте себе ловушку. Вы почувствуете как Третий Рейх то и дело щекочет вас под вашей политически–корректной кожей.

Польша. Варшава дождливым утром. Штурмфюрер Отто снисходительно посмотрел на безногую еврейскую девушку с легким псориазным покрытиям на сильных, венозных руках. Она с клацаньем продвигалась по мостовой при помощи двух тяжелых утюгов, в каждой руке. Плоское утюжное дно заменяло отрезанные стопы.

Порывшись в карманах, Отто, с улыбкой протянул калеке плитку шоколада.

Я и мои собаки?

Пора гулять. Псы находятся в нетерпении, ходят вокруг меня, заглядывают в глаза. Всем хочется быть первым.

Я беру самую маленькую. У нее странное имя: Littlefoot. Это шитсу. Она здесь почти каждый день — видимо хозяева боятся, что разбойница что–нибудь натворит, пока они на работе. Эта крохотная, черная собачка — похожая на мягкую варежку очень любит сидеть у меня на руках и лаять на остальных собак. Когда я спускаю ее на пол — она становится гораздо скромнее. Один раз на нее напала большая собака — смесь колли и овчарки. Littlefoot запищала как мышь в ее акульих челюстях. Хорошо, что я оказался рядом. Отбил. Долго носил на руках. Она то и дело поднимала к моему лицу мордочку и лизала меня языком. Теплое, чистое дыхание… Нянь, нянь!