Самокритический автопортрет

Для Веэса уход из издательства означал потерю работы со всеми сопутствующими проблемами, каких не было у его друга Вентури, тем более что в семье Веэса появился еще один ребенок (сын Никита). Контракт, который Веэс заключил с Эйнауди уже в качестве внештатного сотрудника на перевод «Что делать?» Ленина и дискуссии вокруг этой книги и на вступительный очерк, являлся каплей в море и никак не мог решить семейных финансовых проблем. Некоторое время ситуацию спасала Клара, делая технические переводы - изнурительное, унылое занятие - для Фиата и других туринских фирм, которые работали с Советским Союзом. Но это не было решением, и Веэс пошел на шаг, возможность которого раньше принципиально исключал: он принял участие в конкурсе на место заведующего кафедрой русского языка и литературы в Венецианском университете и неожиданно этот конкурс выиграл. И тут он сделал для себя открытие, что именно университет обеспечивает ему независимость, которую, как он думал раньше, можно обрести лишь вне его стен (правда, эта независимость проистекала из того, что он стал заведовать кафедрой сразу, избежав долгого порядка восхождения по лестнице академической карьеры). Веэс шутил, что вышел в профессора благодаря китайской культурной революции, а главное - поклонникам «красной книжки».

Еще одно событие 1968 года: разрыв с советскими властями. Во время одного из очередных посещений Москвы, позволявших ему возобновлять контакты с дорогими ему людьми и устанавливать новые дружеские и рабочие связи (незабываемо знакомство с вдовой Булгакова, обворожительной Еленой Сергеевной, с которой он впоследствии встречался во Франции), Веэс охотно согласился отвезти в Италию письмо Солженицына. В нем писатель в последней попытке не обострять своих отношений с властью заявлял, что роман «Раковый корпус» опубликован на Западе без его разрешения. Письмо было адресовано газете L'Unita . Объяснения тому, что произошло Веэс не находит: то ли в гостиничном номере имелся микрофон, который уловил его слова, когда он намекнул приятелю о Солженицыне, хотя разговор шел вполголоса, то ли приятель выболтал тайну и тем выдал его, - так или иначе при таможенном досмотре в Шереметьеве письмо нашли и забрали. Затем в дело вмешалась милиция, Веэса задержали, и вместе с семьей (женой и двумя малышами) он провел ночь в камере с единственным зарешеченным окном. Веэс помнит, как еще до задержания, очень обеспокоенный конфискацией письма, проходя по центральному залу аэропорта, увидел идущего навстречу одного известного своей правоверностью и ретроградством поэта, который не поздоровался с ним, как по обыкновению, а ядовито улыбнулся - верный знак того, что он в курсе происходящего. Но власти решили не раздувать скандала, и днем позже Веэс вместе с семьей был на свободе, но без билетов на самолет и почти без денег. Излишне рассказывать, к каким ухищрениям ему пришлось прибегнуть, чтобы все уладить и через несколько дней вернуться домой.

Этот инцидент наконец дал советским начальникам повод объявить Веэса персоной нон грата и в течение двадцати лет отказывать ему в визе, хотя ему четырежды удалось проскочить через этот барьер наудачу благодаря помощи друзей и, можно сказать, общественному мнению. Развязка истории с письмом Солженицына тоже была неожиданной: примерно месяц спустя Веэс получил по итальянской почте конверт, в котором содержалась точная копия того письма. Веэс так никогда и не смог выяснить, что стояло за этим, но, главное, письмо удалось опубликовать в газете L'Unita , хотя для его автора это уже не имело значения, и тучи над его головой продолжали сгущаться.

Семидесятые годы были для Веэса относительно спокойными, между тем как он продолжал задумываться о смысле своего пребывания в компартии. С коммунистической печатью Веэс больше не сотрудничал: с газетой L'Unita - с тех пор как была заблокирована его статья о Солженицыне; с журналом Rinascita , как уже говорилось, после отказа Тольятти печатать статью об Эренбурге. Его культурно-политическая деятельность сводилась в основном к сотрудничеству с газетой La Repubblica со дня ее основания, и первоначально эта газета Веэсу нравилась. Но в нем еще окончательно не угасла надежда на обновление компартии, а может быть, это лишь внутренней инерцией и личной привязанностью к немногим друзьям-товарищам, которые хотя бы в частном общении разделяли его критические настроения. Позиция «еврокоммунизма» ему тоже казались поверхностными и чисто тактическими: его анализ «коммунистического вопроса», опиравшийся на исторические искания, был глубже и принципиальнее.