Самокритический автопортрет

Веэс запомнил этот момент как акт освобождения и начало немалых возможностей, хотя тогда еще не был ясен масштаб перемен, и никто не думал о кризисе, который приведет всю коммунистическую систему к коллапсу, и считалось, что идет процесс реформирования системы путем некоей «демократизации». Конечно, это была ошибка, как вскоре стало ясно, в каком направлении изменяется ситуация, и окончательно подтвердили пражские события. Но ошибка плодотворная: иллюзия демократических реформаторских процессов внутри системы породила другой процесс, подлинно критический, все дальше и дальше выходивший за рамки системы и, в конце концов, приведший к полному ее отрицанию. Иными словами, это была траектория, которая, в плане теории, вела от «критического марксизма» к «критике марксизма», а затем к «постмарксизму», переходящему в адекватный реальности свободный интеллектуальный поиск.

Сейчас, вспоминая те события, Веэс задается вопросом, почему и на него подействовал «закрытый доклад» Хрущева? Ведь были же и другие разоблачения, куда более беспощадные и подробные по сравнению с тем, что получило название «культа личности Сталина» (или сталинизма). Разоблачения всей советской реальности -начиная с октября 1917 года до идей и действий Ленина, Троцкого и так далее - вплоть до критики марксизма. На этот вопрос он отвечает, что тогда был мало знаком с антикоммунистической литературой и антисоветскими свидетельствами (например, на тот момент еще не читал Кравченко13 ). Однако это не вполне состоятельный ответ. Дело в том, что он, как и многие другие, принадлежал к особой «культуре» со свойственной ей ограниченностью и запретами цензурного характера и, хуже, еще более серьезной мифологизацией и мистификацией. И так как она доминировала, к ней относились как к «прогрессивной», способной привести к социальному обновлению, которое было не по силам другим политическим культурам того времени, считавшимся маргинальным. Поэтому-то Веэс, никогда не бывший сталинистом (и не только по причине возраста), так радовался разоблачениям, которые изнутри его политической «культуры» взрывали невыносимо тягостную ситуацию и, казалось, обещали обновление.

При этом изначальная симпатия Веэса к Хрущеву усиливалась манерой «закрытого доклада», языком, который коммунисты старой закалки сочли недопустимым, по их мнению, совершенно не «марксистским». Для Веэса этот язык звучал убедительно именно благодаря своей непосредственности, подкупавшей конкретностью и фактичностью. Тогда ему, как и большинству, была неизвестна закулисная сторона хрущевских обличений, борьба в кремлевских верхах за этот «поворот». Он не знал, что пресловутый Берия уже начал политику отхода от позднего сталинизма - свидетельство того, что «поворот» - не исключительная заслуга Хрущева и его соратников, что он был исторически вынужден, необходим для выживания советской и вообще коммунистической системы. (И еще не сказано, - добавляет Веэс, - что, преуспей Берия в своей политике, дела сложились бы хуже: с моральной точки зрения в послужном списке Хрущева не меньше преступлений, чем у Берии. И, парадоксальным образом, вполне возможно, что самый что ни на есть бандит Берия, движимый исключительно прагматическими мотивами власти и предполагавший ликвидацию коммунистического режима в Восточной Германии и воссоединение ее на определенных условиях с Западной, мог бы добиться лучших результатов, чем исключительно идеологизированная политика Хрущева - последнего «верующего» коммуниста во главе советского режима).

Веэс помнит первые разочарования в политике Хрущева: незавершенность экономических реформ (подчас граничивших с чудачеством), безумную антирелигиозную кампанию, возврат к худшим атеистическим традициям ленинского периода (и вдобавок отнюдь не маргинальный антисемитизм, камуфлированный под антисионизм). Не говоря уже о выпадах Хрущева против писателей и художников, которые вовсе не были ему враждебны, напротив, поддержали его «поворот», в то время как он - необразованный и самонадеянный, как вся партийная верхушка, - грубо на них набрасывался. В том же духе некоторые хрущевские шаги во внешней политике, шедшие вразрез с заявленной им политикой «мирного сосуществования».