Старуха жила одна, но с полсотней дворовых. Родни у ней, кроме двух братьев Хрущёвых, не было. Они же были, конечно, и её единственные наследники. Основская любила больше Алексея, а Петра считала за буяна и пьяницу. А главное — Пётр Хрущёв был не достаточно почтителен к ней, не приезжал и не писал ей поздравительные письма в дни именин, рожденья, или больших праздников. Алексей иногда забывал тоже эту обязанность, но старуха извиняла его заботами по хозяйству. А Пётр был, по её мнению, забывчив и непочтителен от карт, да от пьянства. Наконец Алексей был скорее москвич для старухи, а Пётр, гвардеец, Питерский житель и, стало быть, чуть не басурман. Основская знала наверное, что в Питере не более пяти храмов Божьих, а не "сорок сороков» — и этого для неё было достаточно, чтобы всех жителей считать наравне с чужестранцами и иноверцами.
Сержант, ещё ни разу не бывав прежде у Хрущёва, был удивлён не мало, узнав как мирно и тихо поселился он.
"И в Москве, и в деревне, — в одно время", — думал он, проезжая верхом двор.
Хрущёв увидел сержанта в окно и тотчас выбежал к нему на встречу на крыльцо.
— Добро пожаловать. Спасибо, — крикнул он. — Вот не ждал. И тётушка будет рада тебе. И недавние приятели, бывшие когда-то в Петербургу в довольно холодных отношениях, дружески расцеловались. Борщёва тотчас обступила куча дворовых. Лошадь люди приняли и увели, а барина, в диковинном для них мундире, с поклонами приняли чуть не на руки. Хрущёв был искренно доволен я рад.
— Иди прямо ко мне, приятель. А потом надо будет и к тётушке на минуту завернуть и посидеть. А то обидится. У нас гости диковинка. Один только Пондурский капитан бывает и всё про царя Гороха рассказывает,как при нём легко на свете жилось. Он ещё Стрелецкий бунт в Москве помнит. Может врёт, да выходит, складно, так что и не разберёшь: самовидцем был, или от мамки наслышался...
Хрущёв, весело болтая, ввёл гостя в маленькую горницу и усадил на мягкий диван.
— Вот и всё моё помещение. Видишь, и кровать тут же. А тётушка живёт в трёх горницах. В остальных — дворня и кошки. Кошек, братец, регимент целый!.. И бурые, и серые, и белые, и даже есть одна пунцовая с двойным хвостом. Сказывают, — индейского происхождения и с родни самому китайскому императору.
Борщёв молчал и невольно смеялся... Ему стало немного совестно того, что Хрущёв не подозревал даже причины его посещения. Борщёв приехал по делу, с просьбой просить помощи и совета в пагубном деле, а Хрущёв, думает, что он просто по дружбе заехал навестить приятеля.
"Как это я раньше не заглянул к нему, — думал теперь сержант. — Было бы лучше, а то прямо с просьбой".
— А знаешь почему мы теснимся так внизу, — весело болтал Хрущёв. — Знаешь ли из-за какого рассуждения мы имеем по одной горнице, когда на верху пятнадцать светлых горниц, полных как чаша всяким скарбом, или мебелью. Тётушка грабителей боится!
— Как грабителей? А дворовые...
— Да. Она говорит, что коли кто залезет теперь в тесноту нашу, то его и накроют; а как мы, говорит, разбредёмся по всему дому, нас грабители как мух перехлопают. Да и я, говорит, здесь, коли крикну, все сейчас прибегут, а наверху, в пятнадцати горницах, голосу не хватит кричать. Меня, говорит, и убьют в пространстве ненаселённом людьми...
— Что ж. Ведь это истинно! — рассмеялся Борщёв. — Это и нас учат по воинскому уставу, не рассыпаться перед неприятелем, чтоб в одиночку не перебил враг.
Выждав несколько времени, Борщёв перевёл разговор на Гурьевых и брата Хрущёва, чтобы затем перейти к своему делу.
— Ох, и не говори, не поминай лучше. Брат у меня из головы не выходит. Связался с этими беспутными Гурьевыми и погляди — беда будет. Знаешь что, братец, я здесь сидя подумал. Какое великое зло и какой соблазн — вы все, гвардия Питерская.
— Что так? Помилуй!
— Да с той поры что Преображенцы пошли, хотя и против Бироновых порядков, за матушку Елизавету и дщерь Петрову ратовали, как сказывается... А всё-таки с той минуты пошло в гвардии всякое зло. Попали мужичьё-солдаты в дворяне, стали они лейб-кампанцы и помещики, и вот как померла императрица — гвардия опять за то же взялась. Пример соблазнил!.. Удача тех. Дай награды. Чем Пётр Фёдорович был плохой государь. Мы здесь с тобой одни, можем говорить смело. Тётушкины кошки и холопы ничего в этих делах не смыслят. Если и услышат — не поймут...
— Пётр Феодорович неметчину завёл... Он даже...
— Всё враки, — перебил Хрущёв. — А Пётр Алексеевич нешто немцев не любил. А какой царь был? Орёл. Лев. Дракон шестикрылый, как в сказке, о десяти головах, да умных, а не глупых.
Борщёв, чтобы не затягивать разговора, молчал. Хрущёв долго бранил гвардию за июньский переворот и наконец прибавил в заключение:
— Не будь примера лейб-компании, не было бы теперь и этого Орловского дела в Петров день. А не будь этого переворота — не стали бы теперь и Гурьевы сумашествовать да врать. Вот погляди, не пройдёт трёх лет, вы, в Питере, гвардейцы, опять взбунтуетесь.