Самокрутка

— Кони ничего, — сказал один мужик. — Кони, как кони. Я не про то!.. Вестимо, барские кони. А я про то вот, удивительно, что он в эфту пору...

— Полно лясы-то точить... — прервал Ахмет. — А нам-то что до ваших проезжих. У нас своё дело. Шли бы спать! Чего сюда прилезли горлодёры. А то в кабак бы шли... Полуночники!

Хрущёв понял что "что-то" есть новое... Село действительно стояло в стороне от большой дороги и присутствие тройки из Москвы, в полночь, одновременно с ними — могло смутить его.

— Сколько проезжих? — спросил он у мужиков.

— Сказывает Федосья — один.

— Вы видели его?

— Мы никого не видали. Федосья видела. К нам токмо средь ночи кони въехали с тарантасом, что у нас двор самый просторный.

— Может проезжих-то и четверо, пятеро? — проговорил Хрущёв тревожно.

— Баяла Федосья — один барин. А може и пятеро.

— Да где они?

— А кто ж его знает. Кучер токмо ругается, а ничего не сказывает. Сказывает, полтину дадут за постой. А нам Что ж?.. Пущай его.

Хрущёв, смущённый, вернулся в церковь, прошёл в алтарь и, передав священнику свечи и кольца, остановился с боку, думая и соображая, есть ли причины опасаться каких-то проезжих в селе, или, вернее назвать — приезжих. Оглядываясь полусознательно вокруг себя, Хрущёв заметил сбоку алтаря, прямо за северными дверями, углубление, забранное досками, оклеенное и с дверцей. За этой перегородкой, очевидно, была убогая ризница сельского попа. Ему, Бог весть почему, даже впоследствии он не мог отдать себе отчёта в этом движении, захотелось видеть эту ризницу, взглянуть за эту перегородку. И это было не пустое праздное любопытство, а что-то другое.

"Что ж? Пятеро проезжих что ли там спрятались? — поднял он сам себя на смех. — Вот сейчас выскочат оттуда князь, Каменский и дворня, или солдаты. И будет битва..."

Когда священник вышел из алтаря, Хрущёв быстро подошёл к перегородке и потянул маленькую дверцу за ручку. Она была заперта и заперта на крючок изнутри. Он ясно слышал и ощущал, как крючок прыгает и держит дверцу. Малейшего усилия было достаточно, чтобы сорвать всё, даже расщепать дряблую дверцу, сколоченную из тонких дощечек, чуть не из драни. Но он этого не сделал и смущённый вышел из алтаря.

Он пересчитал всех, кто вошёл в храм вместе с ним. Все были на лицо. С тех пор никто не входил вновь; он же сам дальше паперти и брички не отдалялся. Стало быть те, кто там запёрся, были там заперты в тёмной церкви до их приезда.

— Всё глупости! — пробурчал Хрущёв сам себе. — Глупости, а на дело очень похожие. Ну Что ж? Что ж я-то сделаю? Спросить священника? Зачем? Что проку?..

Он подумал:

"Если ихний какой? Глупость только и срамная робость для дворянина. Пуганая ворона куста испугалась, или на, воре и шапка горит. Если там враг — если там они... Тогда Что ж пользы. Уж коли тут, так венцу не бывать... Ведь не сражаться же с родителем на кулачках. Венчаться и драться вместе нельзя. По всему вероятию, драться не будем и венчаться не будем».

И Хрущёв, совершенно смущённый, как потерянный, вернулся и стал близ Бориса и Анюты. За всю свою жизнь, он не был настолько смущён и встревожен! Всё он предвидел, казалось. Но всё им предвиденное и ожидаемое, всё, чего он опасался, — должно было случиться или в доме, или на дворе князя, при побеге дочери, или после венчанья в доме Основской. Но в селе, здесь, в церкви, во время начавшегося обряда — он ничего не ожидал заранее. Такого и на ум не приходило!

Хрущёву то казалось, что он с ума спятил в своих вечных подозреньях, то он снова принимался ждать с минуты на минуту — срамной сцены, чуть не свалки в церкви, увоза княжны домой, их ареста...

А обряд венчанья подвигался вперёд.

Наконец надели венцы на обоих. Вот повели в первый раз вокруг налоя.

Княжна идёт, румяная от волнения и красивая, глаза её искрятся на всё, горят ярче свечей, чудно освещая её воодушевлённое счастьем лицо... Борис идёт смущённый важностью минуты, но своими помыслами далёк теперь от страха чего-либо мирского. Но вот он взглянул, проходя, в лицо друга и легко смутился кажется иным. Тем же чувством, что и Хрущёв, — простой робостью, простым беспокойством блеснул его взгляд. Но вот, двигаясь тихо, за медленно и слабо переступавшим девяностолетним стариком-священником — жених и невеста раз обошли налой, затем во второй и пошли в третий раз. И придя на место, крестятся, молятся... Они уже муж и жена пред людьми, пред законом. Теперь поздно остановить и помешать. Теперь только можно разлучить мужа с женой.

Хрущёв вздохнул полной грудью. Будто гора свалилась у него с плеч. Он перекрестился и шепнул, обращаясь к себе с азартом:

— Экая дубина, прости Господи! Как малое дитя сам себя застращал насмерть!

Венчание кончилось. Молодые и Хрущёв стали целоваться. Священник и причетники поздравляли. Мужик с бабами, тоже подступили ближе к господам и разглядывали их.

— Ах ти, родимые мои! Вот раскрасавица-то писаная! Вот уж, из себя-то красота вышла. Вот так вышло!.. — воскликнула одна из женщин настолько искренно, что даже княжне, давно привыкшей к этим похвалам от всех, стало вдруг приятно.