Самолет улетит без меня

Но вы же понимаете: это маскировка, от нее толку все равно не будет, потому что если женщина с претензиями, то она будет такой ВСЕГДА.

Поцелуй

– Собирайся, пошли на кофе, – в приоткрытой двери кабинета показалась голова Феллини.

Лика вздрогнула и покраснела. Он подмигнул и исчез.

– Ты поосторожнее, – вполголоса сказала машинистка Ламара. – Он знаешь какой бедовый. Не успеешь оглянуться, уже репутация тю-тю.

– Да ладно, – поразилась Лика. – А как еще с человеком поближе познакомиться? Письменно или телепатически?

Ламара вздохнула, от чего ее пышный бюст, затянутый в люрекс, пришел в движение, и продолжила оглушительно лупить по клавишам.

– Мое дело предупредить, – примирительно ответила она. – Тут полно девиц по нему сохнет. Как бы тебе волосья не повыдирали!

Лика покачала головой и вышла, хлопнув дверью.

Феллини курил, прислонившись к машине и картинно скрестив ноги.

– Пошли быстро, у меня для тебя сюрприз, – он помахал рукой Лике и открыл переднюю дверь.

Лениво курившие возле крыльца операторы внимательно следили, как она села в машину, как он захлопнул дверцу, как машина отъехала и свернула за угол.

– Ну все, покатились разговоры, – пробормотала Лика.

– Тебе не все равно? – отозвался Феллини, глядя на дорогу.

– Да, в общем, конечно, – согласилась Лика и искоса поглядела на него.

Его руки лежали на руле как-то особенно красиво, и, если ему захочется, он может протянуть одну и обнять Лику.

Ей вдруг почудилось, что она нарушает какой-то древний грозный обет, и жрецы храма ее сильно осуждают и готовят возмездие, а ей уже не страшно.

– Вот жизнь настала – девушку могу только на кофе пригласить, – пошутил Феллини, выруливая к ресторану. – Зато в лучшем месте!

Огромный полукруглый зал был пуст, готовился к вечерней встрече гостей, столики белели свежими скатертями.

Лика с любопытством оглядывала деревянные панели, витражи и ковры. На сцене разыгрывался оркестр.

– Выбирай любой столик, – Феллини сделал широкий взмах рукой, и оркестр заиграл.

Лика засмеялась и посмотрела ему в глаза:

– «Однажды в Америке»?

– Узнала, – протянул Феллини довольным голосом, и они вместе пошли к столику у окна. – В интересное время живем, правда? – спросил он, отпивая кофе. – Жили-жили себе, строили планы, и вдруг…

– Да, вдруг, – подтвердила Лика. – Все исчезло, и мы в яме.

– Давай возьмем «Сникерс»? – предложил Феллини. – Шиковать – так до конца!

Оба засмеялись и очень тщательно распилили тупым ножом конфету, деля ее на четыре равные доли. Пили кофе долго, смакуя конфету. Оркестранты улыбались им и махали смычками.

– Ты никогда не хотел отсюда уехать? – спросила вдруг Лика.

Феллини пожал плечами:

– Я уже уезжал. И приехал обратно. Это же мое место.

– Пойдем погуляем? – предложила Лика. – Я всегда мечтала погулять в нашем парке вместе с мальчиком.

Старый парк не обращал внимания на непривычную малолюдность.

Знавал он и лучшие дни, когда его длинные аллеи вдоль моря жужжали от вечернего променада, загорелые люди в светлых одеждах заполняли каждый его уголок, ни одна скамейка не пустовала, горели фонари, а плотные заросли скрывали парочки от любопытных глаз, причудливые летние кафе предлагали сливочное мороженое в металлических прохладных вазочках, и рестораны гремели на всю округу музыкой беззаботной жизни.

Когда-то в старом парке стояли мраморные статуи, потом их увезли на кораблях в другие страны, но их тени продолжали будоражить прячущихся по закоулкам влюбленных.

Невидимые олимпийские боги, совершенные и всемогущие, простирали над ними защитные длани, и какая-нибудь деревенская девочка, сходя с ума от первого неумелого поцелуя, не сомневалась, что ее охраняет богиня любви Венера, – даже если знать ее не знала.

Такое это место – истоптанное влюбленными вдоль, поперек и по диагонали, их страшно не одобряли горожане и требовали вырубить коварные кусты и выкорчевать беседки, кружевной рассадник разврата.

Сейчас в парке было темно и тихо, как в оставленном театре.

– Я в первый раз гуляю тут с молодым человеком, – призналась Лика, усевшись на скамейку под магнолией.

– Здесь были черные лебеди, помнишь?

– Конечно, помню. А в бассейне напротив – белые. И еще утки и павлины. Как ужасно они кричали, помнишь?

– Куда они все делись?

– Съели.

Феллини засмеялся и сел так, чтобы смотреть ей в лицо.

– Ты такая смешная, – сказал он и поднес зажигалку.

– А еще я умею плакать, – возразила она. – Умею злиться, кричать и топать ногами. Могу даже ударить, если доведут. Просто раньше я не могла всего этого делать. А с тобой – могу.

– Это как понимать? – поднял брови Феллини.

– Я думала, что если я буду всегда изображать счастье, то буду всем нравиться.

– Всегда в хорошем настроении только сумасшедшие. Не замечала?

Огоньки сигарет чертили зигзаги во тьме, пахло влажным мхом, душной магнолией, скорым дождем, где-то далеко были слышны голоса и смех, а вокруг них был шар напряженной тишины, и Феллини лег на скамейку и положил голову на колени Лике.

Это было уместно, как и то, что она наклонилась и сама поцеловала его.