Самолеты на земле — самолеты в небе

Комната наполнялась то долгими, грустными, с гор пришедшими звуками незнакомых песен, которые пела женщина с маленькими бирюзовыми сережками в ушах, оживлявшими ее худое, некрасивое лицо, то сухими, как изогнутая виноградная лоза, или сочными, как его листья, звуками стихов, которые, разрастаясь, густо завивали все свободное пространство комнаты. Кто-то пытался перевести все это на понятный гостям язык, рассказывая о директоре библиотеки Гургене Восканяне: как он потратил свой отпуск на поездку в Москву и Ленинград, чтобы разыскать в архиве необходимые документы об Ашоте Анушьянце. Кто-то говорил о завтрашнем дне, об открытии памятника и о многом другом — всего невозможно было упомнить.

— Товарищи, — слышал Павел будто сквозь сон. — Я думаю, пора кончать. Нашим гостям предстоит завтра напряженный день.

Стол был убран. Гурген и Шуберт принесли две раскладушки и одеяла, и Арпик вместе с Верой удалились в другую комнату стелить постели.

— Как вам здесь, ничего, а? — спрашивал у Павла тов. Мкртчан.

Он придирчиво оглядывал потолок, пол, стены, чтобы еще раз проверить их надежность и окончательно убедиться, что гостям будет хорошо.

— Может, лучше кровати принести, а? Отдыхайте, товарищи, устраивайтесь. Вы у себя дома.

Арпик следом за Верой вышла из второй комнаты и, уходя, улыбнулась Павлу: они не прощаются, а лишь расстаются на несколько часов.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Они остались вдвоем.

— По-моему, Павлик, ты немножко опьянел, — сказала Вера. — Иди-ка ложись.

— Я еще телевизор посмотрю.

— Какой телевизор? Второй час ночи.

— Слушай, — сказал он, — здесь нет телевизора! И радио нет. Ну и живет дед! Газет тоже, наверно, не читает.

— Какой дед?

— Ну, этот. Хозяин. Двоюродный брат. То есть двоюродный дедушка этого… брата.

— Павлик, умоляю, идем спать.

Она погасила свет и увела его в комнату, где было постелено. Павел сел на стул и покорно начал развязывать шнурки на туфлях. Заметив на стене старую фотографию бородатого мужчины, направился к ней.

— Смотри-ка, а в молодости он был ничего. В каком-то допотопном сюртуке снят. И галстук… Посмотри, какой смешной галстук… Сколько ему сейчас лет, как думаешь? Здесь еще кто-то сфотографирован. Надо же, чтобы так человек менялся. Я тоже когда-нибудь стану таким?

Вера выключила свет. Ослепившая ее темнота постепенно высветилась призрачным светом луны, и в комнате можно было различить белые простыни, два стула, старый комодик в углу.

Павел разделся и лег. Вера слышала его ровное дыхание.

В комнате было душно. Она попробовала открыть окно, но безуспешно. Пол под ногами скрипнул. Еще раз прислушалась: Павел спал. Ей померещился веселый шум голосов в соседней комнате, но звуки были тихи и неясны, будто работала далекая радиостанция, с трудом пробивающаяся в эфир и время от времени заглушаемая ровным пустым гулом.

У входа в большую комнату она задела о тупой выступ. Вытянув руку, Вера коснулась шершавой поверхности ковра, закрывавшего оттоманку. Шум голосов не приблизился, точно звуки доносились откуда-то извне, с улицы, может быть, из соседнего дома.

Выйдя на крыльцо, она поняла, что ошиблась. Нигде не теплилось ни огонька, только луна освещала голые вершины деревьев, крышу восканяновского дома и дорогу, тонущую в ночи. Стены веранды, ступени лестницы и перила были хорошо видны. Все предметы казались одинакового серо-серебристого цвета. Без труда различались даже самые мелкие детали: кустики травы, какое-то растеньице, доползшее по стене до середины окна. Вера дотронулась до его тонкого стебля и услышала легкое, сухое шуршанье. Стебель оказался неживым и ломким. Прошлогоднее растение, погибшее зимой из-за неглубокого залегания корней, или вьюнок-однолетка.

Ей стало вдруг неуютно и холодно. Вспомнился дом, сын, мама — они были теперь бесконечно далеко. Она припомнила даже бабушку, которая давно умерла, и хотела вспомнить еще кого-нибудь из родных, но там, где искала, память была глуха и пуста. Собственный ее мир, в котором она жила со своей семьей, оказался, в сущности, очень маленьким оазисом однолетних растений, чьи семена ветры рассеивали поодиночке. Подобно одному из таких семян, для которого наступил час пробуждения и роста, она со страхом обнаружила, что вокруг нет почти никого из той большой семьи, которой она должна была принадлежать.