Самолеты на земле — самолеты в небе

Интуристки тоже, кажется, собрались уходить и делали свои последние щелк-щелк! Все возможное они сняли, получили, так сказать, в безвозмездное личное пользование, а что еще нужно туристу? Щелк-щелк — и можно двигаться дальше.

Из разрозненных реплик гидов и околособорной публики я понял, что в соборе Матьяша происходили коронации венгерских королей и что турки в свое время использовали его в качестве мечети. В моем блокноте уже значились украшенные куполами и мраморными колоннами будайские купальни, сохранившиеся со времен турецкого ига XVI—XVII веков, и крутая сорвиголова улица с мусульманским названием Гюль-Баба.

Я направлялся к дунайской набережной, но неожиданно повернул назад и вернулся к собору — сам не знаю зачем. Не могу вспомнить причины и даже не сумею, пожалуй, подыскать подходящего повода для объяснения. Должно быть, то были силы земли и неба, которые втолкнули меня в Танчич Михай утцу — маленькую улочку, крыши домов которой покрыты мелкой почерневшей от времени черепицей с едва проступавшим теперь, а некогда доминирующим красным цветом.

Я вновь приблизился к собору Матьяша. Было по-прежнему пасмурно. Людей на площади осталось мало. Последний набег туристов миновал, а следующему не пришло время. Я оглядел собор и собрался уходить.

«Здесь что-то есть», — услышал я странный шепот, но, когда обернулся, рядом никого не было.

Что же? — пытался понять я, в который раз разглядывая узкие окна и сюрреалистические детали архитектуры, определенно напоминающие фотографические лики собора Парижской богоматери.

«Здесь ищи, здесь», — шептал голос, на который я больше не реагировал. И правда, я искал добросовестно, но ничего не смог разглядеть. «Хватит, — подумал я. — Хватит с меня этой готики и этих голосов. Как видно, я схватил простуду — вот и мерещится всякая чертовщина».

— Здесь ищи, здесь.

— Всего хорошего.

Наверно, силы земли и неба всполошились не на шутку, потеряв власть над своим подопечным, потому что именно в тот момент, когда я окончательно решил уйти, я отчетливо услышал голос, который сказал: «Внутрь иди». И я пошел.

Внутри собор был в лесах, в металлических, кое-где поржавевших конструкциях. Я прошел по запыленному, выложенному плиткой полу и услышал тягучие звуки, которые доносились откуда-то справа и усиливались по мере моего продвижения. В соборе Матьяша играл орган. Я замедлил шаги. Музыка подчинила их своему ритму, и я шел теперь очень медленно, медленнее, чем на приеме в Венгерской национальной галерее. Я шел так медленно, точно на ногах были гири. Звуки сначала усиливались, потом достигли предела. Притвор кончился, и я оказался в храме, который был пуст. По обе стороны стояли запыленные деревянные скамьи. Охристые, мягко сходящиеся в купол стены излучали золотой свет, а из окон, залатанных синими и желтыми кусочками стекол, проникали колючие, режущие глаз лучи дня.

Чем больше я всматривался в витражи, тем более непонятным казался достигаемый с их помощью зрительный эффект. На них невозможно было смотреть долго — начинали болеть глаза. От них невозможно было оторваться. Электрическая дуга, пламя ацетиленовой горелки, вспышка магния представляли собой всего-навсего неяркий свет дождливого дня, поглощенный в значительной мере цветными стеклами витражей.

Оконца пылали, спокойный теплый свет освещал помещение храма, и звуки органа, вздымающиеся к куполу и оседающие медленно, как пена морская, эхом дробились на мельнице осколчатых окон.

Я сидел на скамеечке для молящихся, пытаясь постичь, что такое свет, от чего зависит его яркость, и недоумевал, как можно увеличить яркость, уменьшив интенсивность света. Неужели правда существует тайный способ превращения льда в пламень?

Таковы были эти витражи — наглядные пособия азов диалектики в метафизическом классе средневековья.

Свод поддерживали трубчатые колонны, мозаичный пол по цвету напоминал морское дно. Нутро, душа храма являли собой антитезу колючим наружным стенам, антитезу сталагмиту. Это была воплощенная в архитектуре притча о ежике с острыми иглами и нежным телом. Даже сплетения железных строительных конструкций не могли лишить храм мягкости и совершенства. Это была готика в ее новом качестве — «готика изнутри».

Продолжая наблюдать световые эффекты готических витражей, я пытался объяснить их высоким расположением окон над низко лежащими облаками. Но что значили эти объяснения, если сам собор был подобен воздушному кораблю в полете.

Я вновь чувствовал себя здоровым и не замечал недомогания, которое было вызвано, конечно, сыростью и продолжительной прогулкой по Буде.

Очередная партия туристов гуськом прошла мимо и скрылась в боковом помещении, где находился музей. Они с любопытством разглядывали меня, пытаясь понять, что я здесь делаю.

На самом деле я ничего не делал. Просто сидел на пыльной скамейке и убеждался в том, что опыт горы Геллерт подтверждался новыми неопровержимыми данными собора Матьяша — «этакой разъеденной солью подводной скалы». Очередная серия «опытов изнутри» вносила необходимую поправку к отработанной методике эксперимента.