Самолеты уходят в ночь

Внизу зажигаются фонари «летучая мышь», обозначающие посадочный знак. Они все ближе. Лицо обдает ночной сыростью, дробно стучат по земле колеса. Заруливаю на заправочную линию, выключаю мотор и минуты две, не шелохнувшись, сижу в кабине. От сильного перенапряжения нет сил даже шевельнуть пальцем. Наконец прихожу в себя, выбираюсь из кабины. На КП нас уже ждут.

— Товарищ командир полка, — докладываю Бершанской, — боевое задание выполнено!

Евдокия Давыдовна по-матерински обняла нас и расцеловала.

— Поздравляю с первым настоящим боевым крещением.

На разборе командование полка отметило успешную работу экипажей и поздравило нас с хорошими результатами.

— Служим Советскому Союзу! — прозвучал в ответ хор голосов.

Мы с Клюевой с нетерпением ждали, когда отремонтируют наш У-2.

— Ну, как дела? — то и дело приставали мы к нашему технику Кате Титовой. — Скоро закончишь?

— Ой, девчата, — отмахивалась она испачканными в масле руками. — Не мешайте! Идите лучше отдыхать!

— Может быть, помочь тебе? — предлагали мы.

— Ничего не надо, только отстаньте, пожалуйста, — незлобиво просила Титова.

Пожалуй, действительно нам лучше было уйти. Катя Титова была замечательным техником и сама могла все сделать быстрее и лучше нас. Перед войной она окончила Харьковское техническое училище и прекрасно разбиралась в моторах. Худенькая, живая, никогда не унывающая, она была нам с Ольгой верным другом и товарищем. Да и не только нам. Часто, закончив свою работу, она тут же шла помогать техникам других звеньев, и не потому, что ее просили, а просто уж такой беспокойный был у нее характер. Не могла она обходиться без дела, сидеть сложа руки, когда другие были загружены работой по горло.

Катя любила стихи, и часто мы замечали, как она их шепчет за работой. Бывало, подойдешь, спросишь:

— О чем ты?

Она посмотрит отсутствующим взглядом, этак тяжело вздохнет и промолвит:

— Замечательные стихи. Вот бы мне так писать.

Зная ее слабость, мы иногда подтрунивали над нашим техником:

— А ты попробуй, не боги ведь горшки обжигают.

— Вот именно, горшки! — с ноткой недовольства ответит Катя. — А здесь поэзия! Тоже мне, летчиками называетесь, а простых вещей не понимаете. Да и вообще, читали ли вы когда настоящие стихи?

— Нет, Катя, не читали, — шутила Ольга, — мы неграмотные.

…Наконец самолет отремонтировали, и в ночь на 20 июля мы поднялись в воздух. Курс на знакомую крупную железнодорожную станцию Покровское. Здесь противник сосредоточил много техники и живой силы. Он укрепил подступы к станции, но свою ПВО приспособил для борьбы с нашей тяжелой авиацией. Против У-2 такая система не могла быть эффективной, и именно поэтому командование нацелило на эту станцию наш полк.

Но даже при таких условиях приходилось быть осторожными. Поэтому мы действовали так. Перед станцией набирали высоту несколько большую, чем нужно было для бомбометания, а к цели подходили с приглушенными моторами, чтобы заранее не обнаружить себя. В полете непрерывно маневрировали, отклоняясь то вправо, то влево, меняли высоту. Расчет наш строился на внезапности. И этого мы достигали. Враг не мог предугадать заранее, когда на него обрушатся бомбы.

Лето сорок второго года на Южном фронте отличалось исключительно ожесточенными боями. Враг бешено рвался к Сталинграду и на Кавказ. Наши войска отходили, цепляясь за каждый рубеж, за каждую высоту. В этих условиях линия фронта непрерывно менялась, и нам все труднее было определять передний край. Того и гляди всадишь бомбы в свои же позиции.

Работы в это время нам прибавилось. Кроме обычных полетов на бомбометание, приходилось выполнять дневные разведывательные полеты, которые доставляли куда больше хлопот и переживаний, чем ночные.

И это вполне понятно. Ведь ночью имеешь дело только с зенитчиками, да и тем в темноте вести прицельный огонь трудно. А днем, кроме зенитчиков, приходилось остерегаться истребителей, против которых у нас никакого оружия не было.

Да и вообще, что такое У-2? Образно выражаясь, кусок перкали и фанеры, летящая мишень. Единственная защита при встрече с противником — хорошая маневренность машины да выдержка пилота. Поэтому летишь и непрерывно следишь за воздухом. Появится на горизонте черная точка. Вот и гадаешь, свой или чужой? И тут же на всякий случай высматриваешь балку или овраг, чтобы при атаке вовремя туда нырнуть.

Вплоть до лета сорок четвертого года мы летали без парашютов. Преднамеренно, конечно. Предпочитали вместо парашютов брать с собой лишние два десятка килограммов бомб. О том, что самолет могут сбить, мы не то чтобы не думали, а как-то не придавали этому большого значения. Считали: война есть война, и этим все сказано. Все-таки иной раз сердце щемило, возникала мысль: а не напрасно ли мы пренебрегаем парашютом? Правда, днем от него все равно толку было мало, так как летали мы на очень малой высоте, едва не на бреющем полете. Ну а ночью он, конечно, мог пригодиться.