Самопревосхождение

Дальше я не пойду, подождём немного. – Она привычно обняла ближнее дерево и прижалась к нему щекой. – Находим или они сами находятся – каждый раз по-разному.

—

Например?

—

Например, как все влюблённые: Ваня увидел Фею в лесу и влюбился в неё; Арсений пообедал с Мариной Александровной, спел ей несколько прелестных романсов и теперь не отходит от неё ни на шаг; Николай Романов прочитал твою рукопись и тоже влюбился, не глядя.

—

Постой, постой! Ты на что намекаешь? Николай влюблён в Лару!

—

Я имела в виду не то, что ты подумал. Это совершенно другая любовь, самая что ни на есть истинная!

—

И это единственный критерий? – недоверчиво спросил я.

—

А что, разве плохо?– Ася весело смотрела на меня. – Главный, но не единственный! Есть ещё родство душ и взглядов, общие ценности, творческие совпадения по интересам… или – дружба, порядочность, достоинство, «отвращение к насилию», или просто – желание быть вместе – разве мало?

Так как я молчал, она добавила:

—

Просто человек узнаёт, что есть на свете такие же, близкие ему люди, «beautiful people», которые его поймут и не высмеют, например, за высокие идеалы и глубокие чувства, и он даже сможет, без стыда и боязни, постараться воплотить их в жизнь.

Ася стояла рядом с деревом, и мне не показалось – я ясно видел – как оно наклонило к ней свои тонкие ветви.

—

Вот на этой высокой ноте позволь откланяться. Мне пора!

—

Подожди, Ася! Неужели у вас нет конфликтов, неудач, падений, в конце концов!

—

У нас есть всё! И ты когда-нибудь об этом напишешь – Но я ничего не обещаю!

—

И не должен. Тексты живут сами по себе.

Она ушла, а я подошёл к дереву, где только что стояла Ася. Это была молодая рябина. Я положил обе руки на её тонкий ствол, поднял голову вверх и отчётливо увидел, как её лёгкая подвижная крона с начинающими краснеть гроздями ягод стала склоняться всё ближе и ближе ко мне, пока не коснулась нежно моего лица. Природа говорила со мной, и моя вина – mea culpa, – что я недостаточно понимал её… «Смыслы создаём мы сами, – думал я с благодарностью, – а если и берём их из вторых или третьих рук, то для того лишь, чтобы выслушать, почувствовать и пропустить всё через себя».

Я уже знал, впереди было не только много работы, но главное, – и это ясно предчувствовалось, – наступало «время раздумий», а наша длинная, пасмурная, северная осень для такого дела весьма подходила. Так что к своим запискам я смог вернуться лишь в декабре.

*

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Зима

Слово звучит лишь в отзывчивой душе. П. Я. Чаадаев

Зимой в Петербурге темно и таинственно – от стремительно убывающего вначале и медленно нарастающего потом дня, – но и светло: от белого снега, мягко укутывающего землю, от лёгкого морозца, разрисовывающего ажурными стрелами деревья и кустарники, особенно, когда их тонкие ветви полностью покрыты инеем. Однако, в многолюдном шумном городе снег быстро тает и свет исходит, в основном, от разноцветно сияющих витрин и прочего убранства, а жители уже с середины декабря начинают с воодушевлением готовиться к встрече приближающейся череды любимых зимних праздников.

Я возвращался из командировки домой в день своего рождения, 19 декабря, предвкушая встречу с родителями, и, как обычно, шёл пешком по Невскому проспекту – от Московского вокзала до  Фонтанки – по пустынному ранним утром и оттого ещё более прекрасному моему городу, любуясь величавой строгостью его архитектуры, уверенно удерживающей вот уже несколько столетий всё окружающее пространство.

Диана ждала меня у самой двери и так переволновалась, что сначала не могла даже сдвинуться с места и почти не дышала. Я нежно её гладил:

– Ну, что ты, что ты, девочка, всё хорошо… – и она постепенно расслабилась.

Наконец, я смог раздеться, а мама появиться в прихожей со своей чуть насмешливой улыбкой и с Евой на руках:

– Нам тоже будет дозволено приложиться к телу?

Я обнял их обеих.

– Отец дома?

– Да. Приятно, не правда ли, задавать такой вопрос? – Мама кивнула сама себе. – И отвечать на него тоже.

Потом наклонила мою голову и шепнула на ухо:

– Тебе сейчас 34 года и 4 часа, – легко развернулась и убежала, бросив на ходу, – скорее мой руки, мы ждём тебя!

Я вошёл в просторную, знакомую до последней мелочи, нашу кухню-столовую, где все, кто здесь жил и приходил в гости, любили, по старинной русской привычке, чаще всего собираться вместе, увидел недавно вновь появившееся за столом, частично прикрытое газетой, бритое лицо отца на фоне неизменно уютной домашней обстановки и умилился почти до слёз, «мужских и скупых». Мама сидела напротив отца, подперев ладонями подбородок, попеременно глядя то на меня, то на мужа, похоже, с тем же выражением лица, что было и у меня, иногда вспыхивая вся изнутри, чуть прикусив губы и влажно блестя глазами.

Отец отложил газету и спокойно произнёс, посмотрев мне в глаза:

– Поздравляю. – И сразу:  – Какие у тебя планы на сегодня?

Я пожал плечами:

– Никаких. Скорее всего, буду дома.

– Тогда до вечера.

Он встал, взглянул на часы:

– Пора! Мама сама покажет тебе наши подарки. – И тут только слегка обозначил улыбку, похлопал меня по плечу, поцеловал маму и ушёл.