Самопревосхождение

В том, как удавалось всему этому неорганизованному изобилию, в конце концов проложить свой путь и придать внятный смысл свободному потоку мыслей, заключалась для меня тайна, однако само по себе погружение в неё, независимо от результата, становилось увлекательным приключением. Да и на какой единый и окончательный ответ можно было вообще рассчитывать, если неизвестно откуда и как появляются сами мысли и слова, их выражающие? Ещё минуту назад ты их не знал и не ведал, – и вот, пожалуйста, они есть, а некоторое время спустя (скажем, через ту же минуту, день или месяц) ты уже не можешь их вспомнить и повторить, так что если бы они не были записаны хотя бы таким вот варварским способом – со стрелками, скобками, зачеркиваниями и вставками – то вполне возможно, что и вовсе бы пропали, или изменились до неузнаваемости, или превратились в нечто совсем иное, подчас куда более интересное, нежели первоначальный замысел. Разумеется, речь идёт о мыслях, а не об информации (тем более, бытовой).

Нет, я вовсе не печалюсь по этому поводу и не хочу сказать, что это всегда плохо, – некоторым словам, действительно, было бы лучше исчезнуть навсегда и не засорять пространство. Message о другом, о том, что, возможно, человек и не создаёт сам слова и мысли самостоятельно, один, но лишь улавливает их каким-то непонятным способом из некоего Всемирного хранилища (а потом посылает обратно?), причём именно те из них, на которые способен в это мгновение настроиться…

Ежели это хотя бы в какой-то степени верно, то отсюда следуют, между прочим, далеко идущие последствия. Например, такие: достаточно распространено и даже как-то доказано в нашей культуре мнение, что с определённого возраста (приблизительно, если память мне не изменяет, с 33-35 лет, – возможно, раньше) человек сам отвечает за своё лицо. В таком случае ещё более справедливо полагать, что он, по крайней мере, с этого же возраста должен отвечать и за свои мысли, не говоря уж о поступках (в юридическом смысле отвечать за поступки приходится гораздо раньше, – мы же говорим о духовнонравственной стороне дела). Впрочем, и лицо, и мысли, и дела, действительно, связаны между собой, и это не мои домыслы или случайные догадки, а свидетельства наблюдательных классиков литературы, а также результаты немалого числа научных исследований. Не последнюю роль здесь играет и личный опыт. Фактически всё, что мы имеем в себе и вокруг, – это и есть то, чему мы смогли научиться, а, значит и то, что мы лишь в состоянии воспринять. «Ты скажешь, эта жизнь – одно мгновенье… Не забывай: она – твоё творенье».

Уверен, мне ещё не раз придётся размышлять о чем-либо подобном, ибо такова жизнь в её бесконечных проявлениях и отражениях. Сейчас же для меня гораздо удивительнее было другое. Зачем я делаю всё это? Ищу те самые главные слова и предложения, стараюсь расставить их в некоем вразумительном порядке? Тщательно отбираю даже знаки препинания, когда точно знаю, что читать текст, тем более «думать над ним», будет, даст Бог, тысяча человек? Зачем, наперекор массовому вкусу, намеренно возрождаю длинные периоды и прихотливые словосочетания? Чтобы наиболее точно выразить нарождающуюся мысль? Или чтобы «не распалась связь времён»? Или потому, что если есть «около тысячи человек, действительно, может быть, не больше, то ведь этого очень довольно, чтобы не умирать идее»? Не исключено и то, что эта «забава ума и сердца» сама по себе цель и награда, и других поощрений не требует…

Пока у меня нет однозначного ответа. Вместе с тем, я точно знаю, что такое, почти сумеречное состояние сознания, несмотря ни на что, является и плодотворным, и приближающим к решению вопросов, которые никуда не отступают в ожидании ответа, и к тем людям, с «лица необщим выражением», которые эти вопросы тоже ставят и стараются, по мере сил, разрешить.

Я понимал, не понимая всей сложности и простоты этих ускользающих, не оформленных до конца мыслей, и всё же, всё же… ждал ответа. Однако его по-прежнему не было…

Резко встав из-за стола и отодвинув крутящийся стул, я быстро отошёл к эркеру. Внутри его застеклённой ниши, за прозрачными занавесками, в больших кадках росли высокие, с крупными, овальной формы листьями разной окраски, экзотические растения – диффенбахии, – «как в зимнем саду», – говорила с гордостью мама, – и стал смотреть в окна, стараясь различить, себе в наказание, оттенки серого на сером.

Бледно-серые облака сливались с каплями влажного воздуха и остатками снежного дождя; тяжёлые, темно-серые квадратные арки каменного моста с цепями были не в состоянии оттенить, оживить почти чёрные воды Фонтанки, и лишь разноцветные зонтики над головами медленно бредущих людей, уже окутанных сумеречным светом, всё ещё не позволяли уснуть воображению, заставляя работать мысль даже на холостом ходу. И вдруг мелькнул, на мгновение выглянув из-за облаков, запоздалый луч, и я не успел удивиться, как стали появляться первые строки.