Самородок

Он привык в ветреные дни подниматься на самый верх башни и оттуда выходить в межмирье одновременно с Глаголеном.

Да, в башне Глаголена в самом деле были собраны заспиртованные уродцы, человеческие органы (включая сердца), люди без кожи, люди с разобранными мускулами, люди в продольных разрезах, человеческие кости и целые скелеты, но медицина Войту не интересовала — он находил ее дисциплиной далекой от истинной науки, так же как и герметичную антропософию. Гораздо больше его занимали перспективы создания энергетической модели двух миров, и он надеялся от трехмерной теории сложения несущих когда-нибудь перейти к многомерной.

В простеньком опыте с созданием энергетического поля при помощи электрических сил ему виделась идея описания различных полей и их сродства, а то и единой их природы.

Прошел год, теория предельного сложения несущих двигалась вперед, усложнялась и расширялась — упрощая числовое описание любого (!) энергетического поля. У Войты из головы выветрились идеи о тайнах чудотворов — теоретические его изыскания ставили на одну ступень и способности чудотворов, и свойства мрачунов, и электрические явления, и природный магнетизм. Он, пожалуй, уже согласился с Глаголеном: незачем черпать энергию Исподнего мира ради того, чтобы двигать магнитные камни, — для этого есть много других способов. И Глаголен в свою очередь был согласен с тем, что притеснение чудотворов рано или поздно пагубно скажется на равновесии между мирами.

В тот осенний день на башне было особенно промозгло и сумрачно, и Войта не ожидал, что Глаголен начнет столь важный разговор именно там. Но, видно, мрачуна вдохновлял ветер…

— Мы оба успели забыть о том, что ты являешься моей собственностью. Или я ошибаюсь и ты никогда не забывал об этом?

— По-честному, сейчас мне все равно, — усмехнулся Войта.

— И тем не менее… Теперь я не считаю нужным удерживать тебя силой. Ты волен покинуть мой замок и вернуться в Славлену, к своей семье. Можешь считать это платой за свой вклад в науку.

— Это же не ваша наука, — пожал плечами Войта. — Почему же вы решили расплатиться за вклад в нее своим имуществом?

— Если бы никто не жертвовал своим имуществом ради науки, ее бы не существовало.

— Слушайте, Глаголен, вы же прекрасно знаете, что я никуда не уйду. Во всяком случае пока. Зачем эти красивые широкие жесты?

Мрачун рассмеялся.

— А ты немного поумнел. Мне казалось, мои хитрости работают потому, что ты не умеешь их распознать.

— Некоторые ваши хитрости я в самом деле не умею распознать. Например, зачем вы третьего дня оставили включенным электрический элемент? Чтобы я сравнил силу электрического удара с ударом чудотвора?

— Я уже говорил, что не намерен оправдываться, — проворчал мрачун. — И ты ничуть не лучше: кто пролил кислоту на каменный пол и не подумал ее вытереть? Я лишился домашних туфель.

— Ну я-то точно не имел в этом никакого умысла.

— Поверь, я тоже. Ты совершенно, безукоризненно невыносим! Ты ведешь себя как глупый избалованный ребенок! И я безропотно терплю тебя целый год, чего на моем месте не выдержал бы ни один человек.

— А, так это вы меня выгоняете? — рассмеялся Войта.

— Нет, напротив. Я предлагаю забрать в замок твою семью.

— Это что-то вроде бесплатного приобретения еще четверых чудотворов?

Они стояли рядом и не смотрели друг на друга, более того — Глаголен обращал лицо к ветру, а не к собеседнику, а потому влепил Войте пощечину с разворота. Получилось довольно ощутимо.

— Я понятно объяснил? — равнодушно переспросил мрачун.

— Вполне, — ответил Войта. — Для вас оскорбительно подозрение в корыстных мотивах. Если, конечно, я более не ваша собственность, которую можно наказать в любое время по своему усмотрению.

— Я часто тебя наказывал?

— Вполне достаточно для того, чтобы я потерял способность к энергетическому удару. Или это были не вы?

— Об этом мы уже говорили, и оправданий от меня ты снова не дождешься. — Глаголен помолчал. — Признаться, врезать тебе как следует мне хотелось с первой нашей встречи в лаборатории. Но тогда ты бы неверно это истолковал.

— Так сильно хотелось, что ради этого вы решили меня освободить?

— О, Предвечный! Я знал, что за моим жестом доброй воли последует каскад оскорбительных колкостей, но надеялся, что ты быстрей исчерпаешь их запас.

— Да ладно вам, Глаголен. Я рад, едрена мышь, неужели не видно?

— Разумеется видно! Мотивы твоих слов и поступков примитивны и очевидны любому мало-мальски наблюдательному человеку. Что и позволило мне свободно управлять тобой в течение этого года. И я вовсе не ждал, что ты рассыплешься в благодарностях и начнешь целовать мне руки.

— А вам бы этого хотелось? — Войта расплылся в глумливой улыбке.

— Сейчас я врежу тебе по второй щеке. Впрочем, это будет абсолютно бессмысленный шаг, потому что ты не считаешь пощечину ни оскорблением, ни позором, как всякий плебей. В моем кругу этот позор принято смывать кровью.