Самородок

Едем на машине по асфальтированному шоссе, соединяющему Владимир с Ковровом, вдоль того места, где прежде находилась деревня Федотово, а Симонов, как ни напрягает зрение, рассматривая сквозь ветровое стекло окружающие строения, почти ничего не узнает. Может, подкачала память — ведь он не был тут около 45 лет. Но скорей всего сказывается преображающая сила современного быстротечного времени. Федотова давно уже не существует. Деревня слилась с соседней — Мелиховом, образовав современный рабочий поселок, протянувшийся на много километров возле мощной известковой гряды, разрабатывавшейся еще задолго до Октябрьской революции. Пришлось обратиться с расспросами к прохожим. Они-то и помогли. И вот мы у цели — дома с номером 220 по Первомайской улице.

Словно помолодевший, проворно вышел Сергей Гаврилович из машины и с волнением стал разглядывать дом, узнавая и не узнавая его. Ведь это был отцовский дом, в котором он 4 октября 1894 года появился на свет. Правда, новые хозяева сделали в нем существенную перестройку. Однако, присмотревшись, Симонов все же узнал его.

На стук в ворота вышла пожилая женщина. Увидев посторонних людей и среди них Сергея Гавриловича при всех орденах и со Звездой Героя Социалистического Труда на груди, она сперва растерялась, не догадываясь, чем обязана такому визиту. Но вот Симонов представился. Лицо женщины, назвавшейся Анной Петровной Савиной, сразу же просветлело, и она гостеприимно пригласила нас в дом. Как же, она хорошо помнит Гаврилу Игнатьевича и Евлампию Терентьевну — родителей Сергея Гавриловича, у которых они вместе с мужем еще в 1939 году купили этот дом. Помнит и то, что старшие Симоновы тогда перебрались к сыну в Ковров. Они же с мужем прожили все эти годы безвыездно и до ухода на пенсию трудились на разработках известняка.

Евлампия Терентьевна, мать С. Г. Симонова

Гаврила Игнатьевич, отец С. Г. Симонова

Переступив порог калитки, Сергей Гаврилович каким-то неведомым путем сразу же узнал знакомый с детства предмет. Словно не доверяясь ослабевшему зрению, он потянулся к сделанной каким-то особым способом защелке калитки и пальцами ощупал ее, вызвав у хозяйки дома и у нас недоумение. Какое-то мгновение он был сосредоточен, но тут же с забавной гордостью сказал:

— Видать, неплохо мною защелка сработана, что служит уже более семидесяти лет...

Мы улыбнулись. Можно было подумать, что после этого немудреного запора не было прославивших его автоматической винтовки, противотанкового ружья, самозарядного карабина, десятков других конструкций и что в создании защелки, которую мы с любопытством разглядывали, вся его заслуга.

Внутренняя часть дома оказалась полностью перестроенной — прежней осталась только кухня. Чистенько. Добротная недорогая, но современная мебель, в углу телевизор. Невольно Симонов сравнил нынешнюю обстановку дома с той, в которой довелось в детстве жить его многочисленной семье. Тогда единственной «мебелью» был стоявший в углу грубо сколоченный стол да окружавшие его лавки. Спали на русской печи и на полатях. Вечерами рано гасили лампу-коптилку — чтобы не переводить зря керосин.

Нельзя не удивляться непостижимому совершенству человеческой памяти. Она подчас извлекает из тайников мозга такие, казалось бы, давно забытые подробности, что только диву даешься.

— Отец мой, как и дед, числился хлеборобом, — вспоминает Симонов. — Так что я, можно считать, потомственный крестьянин. Однако крохотные наделы, да и скудность земли, как мы ни старались, давали столь мизерные урожаи, что своего хлеба хватало только, как в старину говорили, до рождества, а точнее, до Нового года. Поэтому, чтобы прокормить семью, отцу приходилось работать у местных заводчиков, занимавшихся разработкой известняка. Вон она, гряда, — показал Симонов на видневшиеся в окно карьеры. — Немало там пришлось пролить пота отцу, да и мне досталось...

За 15 верст отец возил на тощей лошаденке известь в город. В неделю зарабатывал, помню, 3 рубля 60 копеек. На эти деньги по тогдашним ценам можно бы и жить. Но от них после покупки корма для лошади и коровенки оставалось не более 60 копеек. На такие деньги, ясное дело, семье, в которой было семь детей, не прожить. Чтобы кое-как свести концы с концами, отцу приходилось еще и заготавливать дрова на продажу.

И все же, по теперешним понятиям, мы тогда буквально нищенствовали. Летом бегали босиком. Когда холодало, заматывали ноги тряпьем и одевали лапти. Поношенную одежонку отец покупал для нас в городе на базаре. Мать, как могла, ее ушивала.

В семье было заведено, что детей с шести лет приучали работать в поле. В таком возрасте только бы и играть да играть, а мы сажали картофель, подносили снопы. И дома всегда находились дела: нянчились с меньшими, убирали избу, мыли посуду. Помню, крепко доставалось, коль нечаянно разобьешь чашку или блюдце.