Самородок (СИ)

Во все времена оперативная работа подразумевала три вещи: сбор информации, её анализ (эти две составляющих были, пожалуй, самыми трудоёмкими) и игра на опережение, то есть непосредственно сами оперативные действия. Остальное, как-то: умение, оперативная хватка, выучка, характер, работоспособность, личные качества оперативника как работника — это уже зависело от конкретной личности. Так было и так будет.

Но вот что прикажете делать, когда оставалось одно — играть на опережение? Когда у тебя 24 часа и ни о каком сборе информации и её анализе и речи не идёт? Просто элементарно нет времени?

Баев был оперативником до мозга костей, но сейчас попал в настоящий цейтнот и чувствовал себя соответственно. Паршиво он себя чувствовал, потому что прекрасно понимал, что угроза для неё более чем реальна. Но, дьявол всё раздери, как о ней узнали? И что это за силы такие ему противостоят уже тут, на Земле? Кто решил уничтожить сокровище, что он вывез с Мизая? Кто?.. Да, каким-то образом (хотелось бы знать, каким?) он сумел вычислить мерзавца, но, как оперативник с богатым опытом и чутьём на ситуацию, не сомневался, что скорее всего в той точке уже никого не окажется — знают, сволочи, с кем имеют дело. Служба, конечно, туда нагрянет, всё проверит, и он там обязательно побывает (может, что-то и «унюхает» своим новым восприятием окружающего), но… Но пока это даже не ниточка, потянув за которую, можно размотать и весь клубок. Так, всего лишь запах следа.

Баев напрямую связался со своим шефом, Ираклием Гонгвадзе, человеком серьёзным, вдумчивым и рассудительным. Тот, выслушав своего подчинённого и мгновенно вычленив суть, задал единственно верный вопрос:

— Что будешь делать?

Ким помедлил с ответом, собираясь с мыслями и всё ещё невольно продолжая вслушиваться в себя, мимоходом отмечая второстепенные детали, мешающие восприятию окружающего, раздражающие, как соринка, попавшая в глаз, как надоедливая муха, что зудит и зудит возле уха. Например, его очень донимало то, что он «слышит» доносящийся издалека разнообразный и разносторонний пси-шум большого города и ареала в целом, который мешал сосредоточиться, собраться, чтобы принять нужное решение, выбрать стратегию и подумать о тактике. Шум отвлекал, обескураживал и действовал на нервы. Но тут, неожиданно для себя, он вдруг заставил раздражающие факторы как бы обтекать сознание стороной и запросто сделал из них неразборчивый, несущественный фон: так, находясь у моря, мы почти не обращаем внимания на шум прибоя, вроде бы есть, а как бы и нет — привычный, почти незапоминающийся фон. Он учился!

— Надо бы эту сволочь непременно отыскать, чувствую, здесь подключились некие силы, о которых мы не имеем пока что никакого понятия. И это больше, чем настораживает!.. Короче, сейчас буду. А там решим.

Гонгвадзе призадумался, — на одну проблему стало больше. И как же всё это не вовремя!

В Управление Баев прилетел минут через двадцать, предварительно повозившись с записью разговора, минимум времени затратив на сборы и отдав необходимые распоряжения Сильвестру, посадил свой скаттер на крышу Западного крыла, целиком отданное для нужд их Сектора, затем на лифте спустился на третий этаж и вышел в кольцевой коридор.

Несмотря на вечер, народу тут хватало, хотя это как раз было понятно — Земля находилась в состоянии войны, и Служба Контроля Безопасности, оправдывая название, исправно выполняла возложенные на неё функции, не считаясь ни со временем, ни с затратами, уж слишком ответственные задачи стояли перед ней. Баев слегка поморщился: не любил он суету и мельтешение перед глазами, за годы работы привык к самостоятельности, предпочитая по возможности работать один. Неудивительно, что у себя в отделе из-за такой вот привычки и прослыл он волком-одиночкой, которому многое по плечу, но который в первую очередь надеялся на собственные силы и богатый опыт. Многие думали, что Баев и жил-то в лесу, один, ибо как раз и привык к такому вот подходу к делу и образу жизни, менять который, кстати, нисколько не собирался. Потому что работа инспектора-безопасника как раз подразумевало именно это — целиком, полностью отдаваться делу, иногда жертвуя личным в угоду общему.