Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Кроме обличения «слуг Антихристовых», на старообрядческого наставника возлагалась еще одна существенная роль. Он должен был в последний, решающий раз убедить своих сторонников, собравшихся в «згорелом доме», в необходимости скорейшей, без отлагательств, «огненной смерти». Старообрядческие сочинения говорят об этом вполне определенно. Так, старец Пимен перед самосожжением в Березовом наволоке Шуезерского погоста (1687 г.), по утверждению Ивана Филиппова, усердно занимался приготовлением своих сторонников к скорой гибели. Всех собравшихся в «згорелом доме» он «на терпение вооружает, на мучение воздвизает, на страдание помазует»[824]. Эта миссия облегчалась существенной чертой мировоззрения русских людей в XVII–XVIII в.: страх вызывала не столько смерть, сколько муки на «том» свете – наказание за неправедную жизнь. Так, в XVIII в. среди жителей Урала «весьма традиционным являлось то, что народ боялся не смерти, а умереть без покаяния, причащения и елеосвящения»[825]. Русский народ, пишет, опираясь на сибирские материалы Г.С. Виноградов, «придает огромное значение самому процессу смерти. Ему нужно, чтобы она совершалась с торжественностью, соответствующей важности момента»[826]. Этот вывод вполне применим к старообрядцам, готовящимся к «огненной смерти». Среди них особенного много было «людей восторженных, занятых одной только мыслью о спасении души своей, они думали об одном: как бы скрыться от Антихриста»[827], а огонь они вполне могли рассматривать как желанную альтернативу позорному бегству.

Простые богословские рассуждения о том, что жизнь в «мире Антихриста» неизбежно приведет в ад, а «огненное крещение» позволит очиститься от всех грехов и избежать загробных страданий, зачастую оказывались вполне достаточными для того, чтобы спровоцировать самосожжение. Видения «потустороннего мира» здесь, как и в полемических произведениях о самосожжениях, активно использовались проповедниками. Так, перед самосожжением в скиту близ деревни Березовки Тобольского уезда старообрядческий наставник Данила убеждал готовых к смерти местных старообрядцев, что «ангелы венцы держат тем людям, которые де в той пустыне постригаются»[828]. Проповедник самосожжений иеродьякон Игнатий также «пустил в народ рассказ о своем видении». Ему представились плывущие по небу четыре великих корабля, «переполненных народом христианским». Все они при более внимательном рассмотрении оказались недавними участниками самосожжений[829]. Особенно важным средством убеждения стали ссылки на евангельский текст. Так, некий старец Иона, живший в конце XVII в., благословлял своих духовных детей «себя замаривати (голодом. – М.П.) и сожигатися», основываясь на словах Христа: «Аще кто хощет душу свою спасти, погубит ю»[830].

Сохранились сведения о том, что в последние минуты среди старообрядцев возникал спор о допустимости рокового шага. В этом случае в ход шел такой веский аргумент как благословение от протопопа Аввакума. Так, перед самосожжением в Утяцкой слободе (декабрь 1682 г.) некоторые находящиеся среди «насмертников» старообрядцы воспротивились «самогубительному намерению» и начали спор со старцем – руководителем «гари». «Тогда утяцкие сидельцы обратились за советом к авторитетному протопопу Аввакуму. Посланцы, вернувшиеся из Пустозерского острога, передали его краткое благословение: “да сгорят”». После этого 104 старообрядца погибли в огне[831]. Очевидно, что и в XVIII в. перед любым самосожжением проблемы убеждения тех, кто страшился «огненной смерти» выдвигались на первый план. В некоторых случаях мы имеем дело с явными свидетельствами о дискуссии внутри старообрядческого сообщества, в принципе готового к гибели, но все еще не уверенного в том, что именно теперь необходимо совершить последний, роковой шаг. Так, перед самосожжением 1743 г., произошедшим в Мезенском уезде, старообрядцы, выслушав увещевания присланной от холмогорского преосвященного комиссии, стали рассуждать о предстоящей «гари». Одни из них утверждали, что гореть нельзя, «понеже де они все положены в подушный оклад», и платить немалые подати придется оставшимся в живых «бедным сиротам и вдовицам». Другие возражали: «надобно сгореть», и не верить увещевателям[832] (заметим, что в этом споре победили сторонники «огненной смерти»). В последние минуты перед самосожжением в деревне Шалимовой Важского уезда, произошедшем в 1726 г., старообрядческие наставники зажгли лампады и свечи перед образами, переоделись в белые рубахи, а головы украсили белыми венцами, «на которых написаны были красным чернил ом осьмиконечные кресты». После этого они объявили всем собравшимся, что час самосожжения наступил: «мы за старую веру в нашей часовне все сгорим», «в венцах предстанем перед Христом». Тем, кто сомневался в необходимости самосожжения, наставники заявляли: «как сожжемся мы, так нам на том свете не будет муки, а будет нам Царство Небесное»[833].