Самостоятельные люди. Исландский колокол

— Будем строиться, — говорили дети в Летней обители с радостным нетерпением; они гадали, будет ли дом двухэтажный, как в Утиредсмири, или одноэтажный, как у Короля гор, — во всяком случае, у них, кроме жилой комнаты, будет еще и парадная. Предстоящая стройка окрыляла их фантазию, но как только они осмеливались задать вопрос Бьяртуру, он резко обрывал их, не желая посвящать в свои планы: «Делайте свое дело». И они подчинялись, но в своем воображении открывали все новые и новые достоинства в этом еще не построенном доме. Ауста рисовала себе большую кухню, плиту со многими конфорками, шкафы и полки для посуды; она заранее радовалась, воображая, как летом будет приходить домой и готовить обед. И вдруг дверь открывается, и в светлую просторную кухню входит гость в широком пальто, с вязками птицы и рыбы. Он подает ей свою дружескую руку, — у некоторых людей бывают такие дружеские руки, что помнишь их всю жизнь, до самой смерти. Так она думала про себя. «Но, — думала она, — если отец построит парадную комнату, откуда же нам взять картины и диван?»

С поля убирали последние остатки мокрого сена. Ауста прилежно сгребала сено, а отец складывал его; ей приятно было работать вдвоем с ним, — ничто не могло сравниться с его похвалой. И вот уже убрана последняя охапка. Они сели на копну, мокрые, грязные. Бьяртур взял щепоть табаку; Ауста положила свои большие, уставшие от работы руки на мокрые колени и разглядывала ноги, промокшие по щиколотку. У нее был высокий лоб. Нет, эти лобастые — не в его родню: у них лбы низкие и широкие. Да и брови ее, изогнутые дугой и темные, указывали на другое происхождение; как и точеный подбородок, строгий по форме, очерченный круглой линией, завершавшей овал щеки. Сколько прелести в изгибе полной, румяной нижней губы… Вот она взглянула на него, и он увидел ее глаза. Правый глаз был удивительно ясный, юный, почти счастливый, совершенно безмятежный; но из левого глаза, косившего, смотрела совсем другая душа, другие чувства — неразгаданные, хрупкие и нежные, мечты, сдерживаемые страхом, как у скованного пленника, выданного врагам; глаз ее матери — той, что умерла с невысказанными словами на устах, жила в страхе и нежданно исчезла; той, на которой он был женат, не обладая ею. Она была юная, как цветок. Бьяртуру показалось, что он смотрит сквозь завесу времени в глубь давно минувших дней. И вдруг он почувствовал усталость, как будто осень дохнула ему в лицо, или, вернее, его лицо почти расплылось в бесцветном и бесформенном осеннем тумане. Стоишь, всматриваешься в себя — и какой чужой кажется собственная жизнь!

— Отец, — сказала Ауста. — Я так рада, что ты строишься.

И тут она увидела его лицо, лицо, которого он никогда не показывал, которого никто-никто не знал и не видел, которое не отражалось даже в его искусных стихах: лицо его души. Никто, никто не видел его, кроме нее. Его стихи были такие затейливые, что от этого мельчало их содержание. И то же самое было с его жизнью. Как ей хотелось броситься ему на шею и уткнуться лицом в то местечко под бородой. Он поднялся и провел мокрой рукой по волосам дочери.

— Когда-нибудь отец построит большой дом для цветка своей жизни, — сказал он. — Только не этой осенью.

Нет, не этой осенью.

Этой осенью он удовольствовался тем, что построил овчарню с жестяной крышей вместо старой землянки, которую соорудил десять лет тому назад на берегу ручья; коровник переделали в загон для ягнят, а помещение под жилой комнатой было отведено для коровы и лошади. Пол выложили камнями, а в боковой стенке вырезали дверь, через которую выбрасывали навоз…

Несмотря на все разочарования, это было большим событием. На хутор пришли новые люди — строительные рабочие, слывшие мастерами в округе; они сложили стену овчарни из пластов торфа, перекладывая их дерном, так что она походила на полосатый узор для вязанья. Был тут и ученый плотник, с линейкой, карандашом и пилой, хотя по глазам его видно было, что он делает все вычисления в уме.

Запах свежих стружек сливался с терпким запахом осенней грязи и дождя; громкие разговоры за обедом, пахучий жевательный табак, стихи; купцы и потребительское общество, овцы и опять овцы; новости из отдаленных мест, незнакомые обороты речи, ссоры, кофе с сахаром…

— Купец испокон веков вел себя по-свински, он угнетал крестьян, покупал дешево и продавал дорого, лишь бы денежки загребать. Всякому понятно, что купец — заклятый враг крестьян.

— И все-таки купцы многих поддерживали в тяжелое время.

— Эх, недолговечна эта любовь. Стоит вам задолжать больше положенной суммы — и уж по вашему счету не отпустят ни единой горсточки ржаной муки. А уж сколько приходится намаяться крестьянину, пока он упросит кого-нибудь взять для него эту горсточку по его собственному счету.

Теперь потребительское общество ввело выплату процента: они начисляют вам процент на вырученную сумму, если сделка была удачна. Разве купцу приходило в голову платить проценты?

— Да, это похоже на редсмирцев — выдумать проценты! Небось себе отхватят самый большой кус.