Самостоятельные люди. Исландский колокол

К востоку от хутора, в открытом поле, находился загон для скота, обнесенный каменной оградой в форме сердца. Загон был разделен на две части с двумя воротами: одни выходили на север, другие — на юг. Можно было подумать, что сама природа — высокие глетчеры, лесистые склоны гор и ущелья, по которым струились ручьи, — обрела здесь покой. Казалось, что именно здесь родина Исландии. На южной стороне вход в загон закрывал огромный валун, и пастор сказал, что этот камень отлично может служить плахой для преступников или надгробием для сатаны.

Йоун Хреггвидссон подумал про себя, что тут не хватает только топора. Перед входом в загон лежал другой камень. Пастор назвал его осколком и попросил гостя, в признательность за гостеприимство, положить этот осколок на большой валун.

Йоун Хреггвидссон нагнулся над камнем, но это была отшлифованная водой базальтовая глыба, за которую невозможно было ухватиться. Он не сумел даже оторвать ее от земли и лишь поставил камень на ребро и перевернул. Обе женщины держались поодаль и с каменными лицами смотрели на Йоуна. Наконец гость сказал, что ему пора идти.

— Милая матушка, — обратился пастор к старшей из женщин, — не обойдешь ли ты с этим осколком вокруг загона? Покажи этому человеку, что в Исландии еще не перевелись настоящие женщины.

Старуха была грузная. На ее крупном лице с двойным подбородком выделялись густые брови. Кожа была синеватая, как у ощипанной птицы. Старуха подошла к камню, склонилась над ним и, чуть согнув ноги в коленях, подняла камень сперва на ляжку, а затем на грудь и обошла с ним вокруг загона. В ней не чувствовалось никакого напряжения, и только походка ее стала чуть медленней. Затем она осторожно опустила свою ношу на большой валун. При этом зрелище у гостя закипела кровь в жилах. Он забыл, что ему надо уходить, и снова попытался приподнять камень. Но как он ни напрягался, все было тщетно. Пасторская дочка следила за ним невозмутимым взглядом. Щеки у нее были сизые, а лицо — шириной в добрую сажень, как говорится в старых сагах, повествующих о юных великаншах. Но наконец ее каменное лицо дрогнуло от смеха. Ее бабка хрипло захохотала. Йоун Хреггвидссон распрямил спину и выругался.

— Доченька, — продолжал пастор, — покажи-ка этому молодцу, что в Исландии еще есть молодые девицы. Обеги с этим камешком два-три раза вокруг загона.

Девушка нагнулась над камнем. И хотя ей не мешало еще подрасти, ноги у нее были мускулистые и, пожалуй, ни одна йомфру на Боргарфьорде не могла бы похвалиться такими крепкими икрами. Поднимая камень, она даже не согнула ноги в коленях и трижды, смеясь, обежала вокруг загона, слегка придерживая свою ношу, словно мешок с шерстью. Затем она положила камень на большой валун.

И тут пастор заговорил:

— Ступай себе с богом, Йоун Хреггвидссон из Рейна. Ты уже достаточно наказан здесь, в Хусафьедле.

Много лет спустя Йоун Хреггвидссон рассказывал, что никогда, ни до, ни после этого, он не чувствовал себя таким униженным перед богом и людьми. Он пустился бежать что было мочи, а пес провожал его заливистым лаем до самой реки, которая текла на север.

Глава двенадцатая

Он шел весь день и всю следующую ночь, часто останавливаясь, чтобы напиться воды, — благо на пустоши Твидегра не было недостатка в озерах. Он сторонился проезжей дороги и старался двигаться на север, чтобы выйти к морю. Стояла тихая, ясная погода. Часто до него доносились крики диких лебедей, и он не раз замечал стаи этих зловещих птиц, более многочисленные, чем иная отара.

Поздно вечером, когда взошла луна, Йоун Хреггвидссон все еще шел, хотя ноги уже отказывались служить ему. Но он не замечал усталости, пока не упал. Не в силах подняться, он лежал на теплой болотистой земле. Сначала он лежал на животе, потом перевернулся на спину. Проснулся он уже днем. Земля все больше нагревалась. Открыв глаза, он заметил, что солнце стоит уже высоко. Вокруг него расположилась стая воронов, видимо собиравшихся выклевать ему глаза. Должно быть, они приняли его за мертвеца. У него ныли все кости, но жажды он не испытывал. Зато он горько раскаивался, что мало съел в Хусафьедле акульего мяса. Пока он спал, пустошь не стала меньше.