Самоубийственная гонка. Зримая тьма

В последнее время появилось много подтверждений тому факту, что хальцион (его химическое название — триазолам) является причинным фактором в возникновении одержимости самоубийством и других умственных расстройств у склонных к ним людей, ввиду чего был категорически запрещен в Нидерландах, а у нас следует по крайней мере тщательно наблюдать за принимающими его пациентами. Я не помню, чтобы доктор Голд хоть раз усомнился в целесообразности той чрезмерной дозы, которую он мне назначил; вероятно, он просто не читал противопоказаний, заявленных в «Настольном справочнике терапевта». В сущности, причиной передозировки стала моя собственная беспечность, и я склонен считать, что виной тому слепая уверенность, которую несколькими годами ранее я стал питать по милости беспечного доктора, выписавшего мне ативан и сообщившего, что я могу безбоязненно принимать столько таблеток, сколько захочу. Мурашки бегут по коже, когда думаешь о том, какой вред столь неразборчивое отношение к этому потенциально опасному транквилизатору, вероятно, наносит множеству пациентов по всему миру. Разумеется, в моем случае хальцион был не единственным злодеем, ибо меня и так несло в пропасть, однако я уверен, что без него я, по-видимому, не рухнул бы так глубоко.

Я находился в больнице почти семь недель. Наверно, не у каждого организм отреагировал бы так, как у меня; следует постоянно иметь в виду, что депрессия существует в таком количестве вариантов и имеет столько всяких тонких нюансов — коротко говоря, слишком много зависит от совокупности причинных факторов и реакций организма каждого конкретного человека, — что лечение, ставшее панацеей для одного, может оказаться ловушкой для другого. И, разумеется, нужно пересмотреть отношения к больницам (разумеется, я говорю о хороших, и их множество) и перестать ассоциировать их с угрозой. Конечно, больница — не самое радостное место; та, в которую поместили меня (а мне повезло попасть в одну из самых лучших лечебниц в стране), обладала всеми положенными устрашающими атрибутами. Если добавить к этому, что на одном и том же этаже, как в моем случае, собраны четырнадцать или пятнадцать мужчин и женщин средних лет, находящихся во власти меланхолии с суицидальным уклоном, то можно представить, что за невеселая обстановка там царила. Не улучшали моего положения невкусная еда и возможность время от времени заглядывать во внешний мир: «Династия», «Тихая пристань» и вечерние новости на Си-би-эс, ежевечерне сменявшие друг друга в комнате отдыха с голыми степами, иногда по крайней мере давали понять, что место, ставшее мне приютом, — более симпатичный дурдом, чем тот, который я покинул. В больнице депрессия нехотя оказала мне, пожалуй, единственную свою услугу: окончательно капитулировала. Даже те, для кого любая терапия является лишь бесполезным испытанием, могут получать отраду от ожидания того момента, когда буря наконец пройдет. Если они выживают в самой буре, мощь ее почти всегда со временем ослабевает, а после окончательно сходит на нет. Таинственным образом возникнув, болезнь развивается по своему сценарию, таинственным образом исчезает, и человек обретает мир.

По мере того как мне становилось лучше, я находил развлечение в больничной рутине с ее собственной внутрибольничной комедией положений. Говорят, групповая терапия дает определенный эффект; я ни в коем случае не хочу умалять значение какого бы то ни было метода, оказавшегося для кого-то результативным, — но мне групповая терапия ничем не помогла, разве что разозлила — возможно потому, что меня курировал до отвращения самодовольный и чопорный молодой психиатр с темной клиновидной бородкой (der junge Freud?[49]), который, пытаясь вытащить из нас на поверхность то, что стало семенами нашей беды, чередовал снисходительность с запугиванием, и в конце концов довел двух пациенток, таких жалких в своих кимоно и бигудях, до слез — уверен, он остался доволен. (Остальные психиатры, я считаю, проявляли выдающийся такт и сострадательность.) В больницах время тянется медленно, и лучшее, что я могу сказать о сеансах групповой терапии, — это то, что они помогали мне скоротать несколько часов.