Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

По странному стечению обстоятельств, как раз 24 января 1878 года в свою должность вступил новый председатель Петербургского окружного суда Анатолий Фёдорович Кони, тот самый, у которого Трепов 13 июля искал и не нашёл ответа на вопрос «Что делать?» В его карьере и жизни процесс Веры Засулич вскоре сыграет роковую роль (как, впрочем, и в жизни других ключевых участников). Тем зимним утром Кони не успел ещё толком осмотреться в кабинете на Литейном, 4, как получил известие: в Трепова стреляли, он ранен, стрелявшая задержана. Тут же отправился на Гороховую. Там он застал министра юстиции графа К. И. Палена и прокурора Петербургской судебной палаты А. А. Лопухина. При виде Кони Пален воскликнул, обращаясь к Лопухину и как бы продолжая начатую беседу: «Да! Анатолий Фёдорович проведёт нам это дело прекрасно». Кони поинтересовался: «Разве оно уже настолько выяснилось?» – «О, да! – ответил за Палена Лопухин, – вполне, это дело личной мести, и присяжные её обвинят, как пить дать». Так, во всяком случае, Кони излагает этот разговор в воспоминаниях, опубликованных много лет спустя. И далее вспоминает о том, как, собираясь уходить, повстречал на лестнице самого хозяина Земли Русской. «По лестнице шёл государь навестить Трепова, останавливаясь почти на каждой ступеньке и тяжело дыша, с выражением затаённого страдания на добром лице, которому он старался придать грозный вид, несколько выпучивая глаза, лишённые всякого выражения».

Было определено: политического шума не поднимать, дело квалифицировать как уголовное и расследовать обычным порядком, то есть не в Особом присутствии Сената, а в окружном суде с участием присяжных. Но так как покушение совершено всё-таки на человека государственного, следствие вести при участии жандармерии.

Следствие шло как по маслу. Обвиняемая полностью признала факт совершения ею покушения. Орудие преступления налицо. Показания многочисленных свидетелей сходились во всех существенных деталях. Через месяц они собраны и подшиты, дело сдано прокурору, день суда назначен, и вот он уже наступил. Обвинителем выступает товарищ прокурора Кессель, защиту осуществляет присяжный поверенный Александров. Определён состав присяжных: несколько почтенных чиновников, двое купцов, дворянин, студент… В общем, средний класс. Зал суда между тем заполнился публикой. Интерес к делу проявился нешуточный, мест для рядовой публики не хватало, у подъезда здания Судебных установлений с утра стала собираться толпа. Рассказывали, что в зале, на скамье для особо почётных присутствующих, сидит сам министр иностранных дел канцлер князь Горчаков. Что в ложе прессы видели мрачный лик Достоевского. В обвинительном приговоре не сомневались; знатоки юридических тонкостей обсуждали только: дадут «со снисхождением» или «без снисхождения»? Склонялись к тому, что «со снисхождением». «А там судья выпишет два-три года тюрьмы, тем и закончится», – авторитетно заявляли пророки.

Судебный процесс начался в одиннадцать утра и шёл без сучка и задоринки. Похоже, прав был прокурор палаты Лопухин: дело абсолютно ясное. Таким оно оставалось до седьмого часа вечера, когда присяжные удалились на совещание. Около семи часов вышли из совещательной комнаты. Старшина присяжных надворный советник Лохов протянул председательствующему вопросный лист. Оглашённый вердикт имел эффект землетрясения. «Невиновна!»

Переполох на Воскресенском

«Всё смешалось в доме Облонских». Один Кони, пожалуй, смог в эту минуту совладать с собой и, в полном соответствии с законом, почти твёрдым голосом объявил, обращаясь к скамье слева: «Подсудимая, вы оправданы!»

В зале как будто что-то надломилось. Так, наверное, надламывается горная порода в момент извержения вулкана. Аплодировали, кричали, стонали от восторга. Кто-то ринулся на улицу сообщить о происшедшем. Через несколько минут всё пространство улицы на углу Литейного и Шпалерной кипело и клокотало всеобщим потрясающим душу ликованием. Адвокат Александров, вышедший на крыльцо, был тут же подхвачен десятками рук и понесён неведомо куда – как оказалось, к славе. Толпа не собиралась расходиться, а только росла, несмотря на опускающиеся сумерки. Из неорганизованной массы индивидуумов она мгновенно преобразилась в осмысленную силу, именуемую словами «антиправительственная манифестация». Выкрикивали какие-то фразы, напоминающие тосты. Длинные речи были не нужны: все и так понимали друг друга. Ждали Героиню. Время шло. Она не появлялась.

Что такое? Почему? Схватили? Похитили? Казнили? Нет. После оглашения приговора Вера Ивановна, капитанская дочь, отправилась в свою камеру – собирать вещи. Не спешила, даже села попить чайку напоследок. Она, конечно, чувствовала страшную усталость и, как это не удивительно, разочарование. Ждала эшафота, мученичества, а тут… «Подсудимая, вы не виновны». Как будто и не было ничего.