Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

Ещё более изумляет нарочитое невнимание следствия к обстоятельствам подготовки покушения. Засулич приезжает в Петербург, когда – тоже не выяснено, видимо, в конце декабря (прошло уже полгода после инцидента в Доме предварительного заключения). Через посредника, так и оставшегося неизвестным,[1] приобретает револьвер, потом через того же посредника меняет его на другой, более мощный. Как только оружие готово, она под именем Елизаветы Козловой является на приём к Трепову, хорошо зная, что он бедным просительницам в аудиенции не отказывает. И производит свой выстрел. Тут видно не только «заранее обдуманное намерение», тут проступают контуры плана и тени соучастников. И опять же, следствие не пытается выяснить, кто этот таинственный незнакомец, дважды появлявшийся в оружейном магазине Лежена, чтобы приобрести подходящее оружие. Вера Засулич просто заявляет следствию, что револьвер по её просьбе купил ей знакомый, а для чего пятизарядный «бульдог» предназначался – этого он не знал и к «акту возмездия» никакого отношения не имеет. И следствие, и суд верят ей без колебаний. А нам, прямо скажем, поверить в это трудно. «Купи, пожалуйста, мне револьвер, и помощнее!» – не самая заурядная просьба, с которой может обратиться молодая женщина к приятелю. «И он послушно в путь потек» и возвратился с оружием, даже не поинтересовавшись, зачем оно нужно! Но допустим, допустим, что есть такие верные друзья, готовые без лишних вопросов выполнить любую прихоть женщины. Но ведь и в этом случае «таинственный незнакомец» – свидетель, чьи показания могут оказаться важными для обвинения. Ведь вызвали же на допрос Лежена-младшего, продавца в магазине своего папаши. А покупателя, которому Лежен из рук в руки передал смертоносный ствол, не только не нашли, но даже не попытались выяснить, как его зовут.

Поразительно, что ни во время предварительного следствия, ни на суде не был допрошен никто из знакомых Засулич (кроме её матери, при участии которой была установлена личность стрелявшей). Поразительно, что ни у следователей, ни у прокурора, ни у судей не возник вопрос: зачем Засулич, идя на подвиг ради возмездия, пыталась скрыть свою личность, причём настолько тщательно, что даже при фотографировании «усиленно старалась гримасами исказить своё лицо»? Возникает ощущение, что следственные и судебные власти больше всего на свете боялись выявить связи Засулич, обнаружить факты, указывающие на то, что она действовала не в одиночку, что покушение на Трепова есть результат хорошо спланированного заговора.

Может показаться, что мы ломимся в открытую дверь. Давно понятно: Вера Засулич – революционерка, действовала по заданию революционного подполья. Однако эта, ещё одна «простая» версия, основывается не на фактах, а на заявлениях, столь же непроверенных, как и заявления Засулич на следствии. Они сделаны задним числом, в мемуарах, её соратниками по более поздней революционной деятельности. Сама она в своих весьма отрывочных и неполных воспоминаниях обходит молчанием всё, что предшествовало покушению. Заметим: общероссийского революционного подполья в то время не существовало. И трудно понять, почему Засулич, проведшая семь лет в ссылке вдали от Петербурга и ничем особенным за эти годы себя не проявившая, вдруг получает от одного из петербургских революционных кружков задание: убить Трепова. Но даже если это было так, всё равно остаётся необъяснённым то упорство, с которым в ходе следствия отбрасываются все указания на наличие у Засулич сообщников, на существование политического заговора против Трепова.

Разумеется, на эти странности не мы первые обратили внимание. Ещё Кони в воспоминаниях о деле Засулич указывает на почти маниакальное стремление представить покушение как поступок мстительницы-одиночки, что, по его мнению, было особенно странно «со стороны министерства, которое ещё недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам». Он же называет имя человека, неуклонно проводившего эту линию: прокурор Судебной палаты Лопухин. И объясняет такое поведение личными качествами Лопухина и его карьерными интересами.

Такое объяснение, по меньшей мере, недостаточно! Следователь Кабат, ведший дело Засулич, подчинялся не Лопухину, а прокурору окружного суда (этот пост годом раньше занимал Кони, а после него – Желеховский). Обвинительный акт подписывал не Лопухин, а товарищ прокурора окружного суда Кессель. Дознание проводили и в предварительном следствии участвовали жандармские офицеры, никак не связанные по службе с Лопухиным и вообще с Министерством юстиции, а подчиняющиеся III Отделению. Наконец, с первого до последнего дня следствие контролировал министр юстиции, генерал-прокурор Пален, непосредственный начальник Лопухина.

Итак, если действительно было принято решение – во что бы то ни стало представить стрелявшую в Трепова женщину одинокой Немезидой, – то оно было принято на самом высоком уровне. Возможно даже, выше Палена. А выше министра в служебной иерархии Российской империи стоял только император.