Самоубийство по заказу

Считалось, что главной причиной этих изменений явилась, как и многое другое в нашей жизни, война в Чечне. Через ее неправедный огонь прошло слишком много молодых людей, неустойчивая психика которых, естественно, дала сбой. А так называемый героизм, проявленный в войне против своего же народа, сыграл негативную роль и оказал плохую услугу не только отдельным лицам, но и целым сообществам. Жестокость, доходящая до зверства, оправдывалась тем, что противная сторона тоже проявляет эти отвратительные качества. Те убивают, отрезают головы, насилуют, а мы – что? Они – наших, а мы – за это – ихних! И пошло-поехало… Эскалация насилия, одним словом… И так как это происходило не когда-то, на памяти прошлых поколений, а вчера и с нами, то и отношение к насилию оказалось соответствующим: оно необходимо, как воспитательная мера по отношению к тому, кто «нормальных» слов не понимает…

Рядовой Хлебородов относился именно к тем, кто не только не понимает «нормальных» слов, ну, пусть, порой, и через «мать-перемать», но и просто не желает их понимать в силу своего исключительно блядского, интеллигентского характера. Ничего, сломаем… Ради чего – этот вопрос изначально и не ставился, и никого не занимал, – ни рядовых, ни сержантов, ни офицеров. Ломать – это ведь один из главных, можно сказать, основополагающих принципов нашего общества, квинтэссенция более чем семидесятилетнего опыта.

Но кто давал право именно сержанту Дедову – дважды судимому за кражу и участие в вооруженном грабеже, пусть и «отмазанному» подельниками, брать на себя «воспитание» военнослужащих по призыву? От кого исходило такое указание? От прапорщика Соловейко, для которого мертвая тишина в казарме и пустота в тумбочке являлись наивысшей оценкой качества воспитания молодого бойца? От капитана Андрющенко, искренне «болевшего» за высокие качественные показатели своей роты в боевой и физической подготовке? От кого? Может, от комбата, командира полка или от самого генерала, командира прославленной дивизии, из личного состава которой военная прокуратура время от времени «выдергивала» барыг и продавцов в погонах, распространителей наркотической «дури» среди подчиненных и своих же товарищей? Нет, прямого указания никто из них дать не мог, но… Но даже невысказанное слово витало в воздухе, отравляя атмосферу.

Это как в тюремной камере, где обязательно появляется свой пахан, диктующий всем остальным «сидельцам» законы собственной справедливости. И тюремная охрана, так называемые «контролеры», обычно приветствуют такое благодатное для себя решение: отныне они могут избавиться от беспокойства за порядок и дисциплину в камере. Если что, пахан сам наведет полный порядок. Но… Вот именно, как нетрудно догадаться, за это ему положены и особые привилегии. И первая из них – решать самостоятельно любые вопросы, касающиеся внутреннего распорядка. Высокая политика ему не нужна, ею на зоне Кум занимается. И тот же кум, либо сам Хозяин, всегда помнит, что без толкового пахана – в тюремной камере или в бараке на зоне, – ему никуда не деться. Вот так и устанавливается своеобразный криминальный паритет между тюремщиком и вором в законе, между, к примеру, участковым милиционером и уголовным авторитетом, между командиром и «дедом». А пресловутая «дедовщина» в армии – это всего лишь удобный инструмент управления и подчинения. Ну, а когда с инструментом случается неладное, – срывается с резьбы, ломается, выскальзывая из рук, – вот тут очень важно не упустить момент управления. А то бывает поздно – такое сотворится, что сходу и не расхлебаешь, хоть прокурора вызывай. Правда, последнего ни один начальник не любит – по определению. Особенно, в армии, где прямое и непосредственное подчинение – главный конек, без которого ее просто не существует.

Короче говоря, настал «исторический» момент, когда рядовой Андрей Иванович Хлебородов – сын интеллигентных, на свою беду, родителей, – убедился, что все прежние его мучения были действительно обыкновенными шутками веселящихся над его тупой нерадивостью товарищей… И понял это не он один.

Изучение курса молодого бойца благополучно завершилось, и началась, без всяких прикрас и снисхождений действительно суровая солдатская служба… Отныне над каждым из них висел тяжкий крест «торжественной присяги», нарушение которой грозило трибуналом, возвращенной к жизни и обыденной армейской практике «губой», то есть гауптвахтой, дисциплинарным батальоном и прочими «мужскими» «страшилками», включая вполне возможное и тюремное заключение…