Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»

Что сказать о роли Любимова в становлении Володи как актера? Очень сложный вопрос. Я просто не берусь судить – это было противоречиво. Могу смело заявить, что, конечно, Любимов на всех влиял в смысле актерского становления. Потому что театр был особый, со своей – как он любил повторять – эстетикой, со своими направлением, приемами, языком. Это влияло на каждого актера, независимо от уровня его мастерства. Было бы странно, если бы это прошло мимо Володи – тут, скорее, можно говорить о степени влияния.

Но судить трудно, потому что Володя сам лично был очень сложный. Что он брал от Любимова, что не брал, что принимал, чего не принимал – не мне за него рассуждать, это смешно. Правда, кое-что я видел собственными глазами.

Например, репетирует Володя пролог из «Гамлета». Вначале там не было гитары, он выходил и читал Пастернака: «Гул затих, я вышел на подмостки…» Любимов ставит задачу:

– Владимир, попробуй сделать так – будто ты сейчас, в данный момент, рождаешь эти стихи. Ты поэт, тебе это понятно.

– Хорошо, Юрий Петрович, – отвечает Володя и читает точно так же, как и прежде.

– Володя! Ну как же так! Ты молотишь уже готовый текст. Ты играешь, а я тебя прошу… Я могу тебе даже показать. Вот, смотри: «Гул затих… я вышел на подмостки…» Ну как-то так, понимаешь?! С какими-то, грубо говоря, паузами, будто ты ищешь слово или строфу. Не очень долго ищи, но как будто бы  – рожай их! Рожай сейчас! Чтобы они не были готовыми.

– Хорошо, Юрий Петрович, – и опять по-старому читает: – «Гул затих, я вышел на подмостки…»

– Владимир! Да что ж ты опять то же самое!! – уже кричит ему шеф.

– Юрий Петрович, а у меня, между прочим, именно так часто и рождаются стихи. Сами идут, без пауз…

Он и мне об этом тоже говорил. Я интересовался:

– Володя, как тебе пишется?

– Я, Шапен, большей частью по ночам работаю. Мне нравится работать ночью, когда все затихает. И кроме того…

– А как вообще стихи у тебя рождаются?

– Ты знаешь, – отвечает, – иногда – как будто тебе их кто-то диктует. Пишу быстро-быстро-быстро, лишь бы успеть, пока звучит какой-то внутренний голос. Как будто кто-то мне говорит: пиши-пиши-пиши! Идут, идут, и вдруг – стоп! И тут уже затык в стихе. Не идет!.. В общем, по-разному бывает. Иногда одним махом пишу, как у Пушкина: «минута – и стихи свободно потекут». А иногда – очень сложно: не могу найти для рифмы слова – все! Нет слова! Ищу, ищу и не могу найти…»

Сохранились свидетельства о том потрясающем марсельском спектакле, который мы, к сожалению, уже никогда больше не увидим.

Вениамину Смехову он запомнился так: «Смирился буйный дух, и «Гамлет» состоялся. Но что это был за спектакль!.. За кулисами – французские врачи в цветных халатах. Жестокий режим, нескрываемая мука в глазах. Мы трясемся, шепчем молитвы – за его здоровье, чтобы выжил, чтобы выдержал эту нагрузку. Врачи поражены: человека надо госпитализировать, а не на сцену выпускать…

За полчаса до начала, когда и зал в Марселе был полон, и Высоцкий с гитарой уже устроился у сцены, Юрий Петрович позвал всю команду за кулисы. Очень хорошо зная, какие разные люди перед ним и кто из них как именно его будет осуждать, он сказал нам жестко, внятно, и голос зазвучал как-то враждебно: «Вот что, господа. Вы все взрослые люди, и я ничего не собираюсь объяснять. Сейчас вам идти на сцену. Соберитесь и – с богом. Прошу каждого быть все время начеку. Врачи очень боятся: Володя ужасно ослаблен. Надо быть готовыми и быть людьми. Иногда надо забывать свое личное и видеть ситуацию с расстояния. Высоцкий – не просто артист. Если бы он был просто артист – я бы не стал тратить столько нервов и сил… Это особые люди – поэты. Но мы сделали все, чтобы риск уменьшить. И врачи, и Марина прилетела…

И еще вот что. Если, не дай бог, что случится… Вот наш Стас Брытков, он могучий мужик, я его одел в такой же свитер, он как бы из стражи короля… и если что… не дай бог… Стас появляется, берет принца на руки и быстро уносит со сцены… а король должен скомандовать, и ты, Вениамин, выйдешь и в гневе сымпровизируешь… в размере Шекспира: «Опять ты, принц, валяешь дурака? А ну-ка, стража! Забрать его…» – и так далее… ну ты сам по ходу сообразишь… И всех прошу быть как никогда внимательными… Надо, братцы, уметь беречь друг друга… Ну идите на сцену… С богом, дорогие мои…»

В беседе с медиком Марком Цыбульским, в эмиграции опубликовавшим несколько статей и книг о Высоцком, Смехов сказал о том же спектакле короче и эмоциональнее: «Это одно из самых сильных впечатлений. Это действительно было очень сильно, но более всего это было страшно. Был последний день гастролей. Если бы спектакль не состоялся, нам могли закрыть не только границу, но и театр.

В Марсель приехала Марина Влади, за кулисами были врачи. Любимов произнес потрясающий монолог, обращенный к актерам. Он говорил, что то, что нельзя всем, может быть, можно Высоцкому, сказал какие-то поразительные слова, которые всех мобилизовали.

Высоцкий задыхался, ему было плохо. Я думаю, что он действительно мог умереть. Он играл гениально, потому что играл он на смерть».