Самоучитель начинающего адвоката

В. страдал наркоманией и пришел на территорию домовладения именно для сбора конопли. О том, что она росла, знали в округе многие, но К. отрицал свою осведомленность, так как это ему было невыгодно для обоснования собственной позиции. Между тем К. не мог не знать о конопле высотой 1,5–2 метра, тем более, что о ней знала его супруга. Согласно акту применения служебной собаки и показаний свидетеля Кр., служебно-розыскная собака привела именно к кусту конопли, а не к скирде соломы, из-за которой, по утверждению К., на него напал В. Защитой было высказано предположение, что В. совершил нападение на К., поскольку якобы боялся разоблачения, связанного с приобретением наркотика. Тем не менее конопля росла в домовладении подсудимого, и разоблачение В. неминуемо бросало бы тень на «хозяина», а потому было невыгодно обоим.

Хотя служебно-розыскная собака по запаху крови привела милицию именно в домовладение К., он на некоторое время исчез, а через несколько суток появился в отделе милиции со своим защитником – опытным адвокатом. Вместе с ним К. написал явку с повинной, которой были «рады» оперативники, так как она помогла избавиться от «глухаря». Однако в этой явке, как и в последующих показаниях, К. утверждал, что действовал в состоянии необходимой обороны.

Главная ошибка оперативников и следователя заключалась в том, что никто из них не захотел докопаться до сути. Не была составлена подробная схема происшествия (домовладения К.), которая позволила бы правильно ориентироваться в показаниях. Допросы обвиняемого и свидетелей защиты производились формально, а проверка показаний на месте не зафиксировала все то, что К. демонстрировал следователю с помощью манекена. А ведь выяснение подробностей и деталей могло бы способствовать установлению истины. Первоначально экспертиза исключила из числа возможных версию К., описанную в ходе проверки показаний на месте, поскольку она не соответствовала зонам травматизации головы. А в ходе дополнительной экспертизы был сделан вывод о том, что голова В. была обращена к лопате своей левой половиной и наклонена книзу, удар был нанесен сверху вниз слева направо, спереди назад, определить взаиморасположение пострадавшего и подсудимого не представилось возможным. Также было отмечено о частичном несоответствии перелому версии К., данные различия признаны несущественными, поскольку в ходе следственного эксперимента невозможно добиться соблюдения всех параметров. Таким образом, эксперт уже не исключал возможности образования перелома при обстоятельствах, описанных К. в ходе проверки показаний на месте и в ходе судебного эксперимента. Но ошибки экспертов – явление нередкое в судебной практике, тем более, что, квалифицировав несоответствия как «несущественные», он по сути вышел за пределы своей компетенции, поставил под сомнение материалы, являвшиеся предметом исследования. То, что несоответствия были – это факт.

Имеющиеся в деле противоречия в показаниях обвиняемого и свидетелей ставили под сомнение версию защиты, но не были учтены судом. В частности, К. по-разному описывал действия В. – то он два раза на него замахнулся лопатой, то три, то они стояли лицом к лицу, то В. пытался К. схватить за ноги, и в этот момент К. ударил его лопатой. Поначалу К. говорил, что ударил В. лезвием лопаты по голове, а в дальнейших показаниях – «либо плашмя, либо боковой частью лезвия». Возможно, такой разнобой в показаниях был обусловлен тем, что К. пытался приспособить свои показания к версии о самообороне и к выводам эксперта о механизме образования телесных повреждений.

Что касается свидетелей защиты, то мать и супруга подсудимого как один твердили о том, что, со слов К., именно В. напал на него, а супруга якобы спустя три часа видела, как у К. сочилась из руки кровь. Однако сам подсудимый не указывал на то, что сообщал о случившемся своим близким. Что касается свидетелей – сослуживцев К., которые также свидетельствовали о якобы увиденном у К. телесном повреждении, то следователь даже не уточнил, каким образом свидетели смогли спустя месяц после случившегося помнить дату событий.