Самоучитель танцев для лунатиков

– Ты не пытаешься ни с кем встречаться, потому что думаешь, будто с тобой что-то не так! – обыденным тоном продолжала мать, словно излагая банальные факты или говоря: «Сейчас без четверти двенадцать» или «Полей редиску». – Я это знаю, мы все это знаем. Санджи, Бала и даже Димпл говорят, что ты сама на себя не похожа с тех пор, как сделала фотографию того мужчины на мосту и…

– Димпл ничего не могла сказать! Она с тобой не общается!

– Зато она общается с Балой!

– Бред! Когда она с ней разговаривала в последний раз?

– Да она всегда звонит матери, когда по-настоящему переживает, дурочка! – ответила Камала, нервно теребя край рубашки.

Амина вдруг поняла, что мать говорит правду, и ощутила такой жгучий стыд, что ее даже стало подташнивать.

– Я ухожу, – бросила она.

– Ами, постой…

– Нет, я имею в виду – уезжаю! Завтра! Возвращаюсь в Сиэтл, к своей работе и своей жизни, и мне очень жаль, если она кажется тебе недостаточно хорошей, но меня все устраивает!

– Детка, послушай…

Амина отперла садовую калитку и быстро зашагала в сторону дома. Мать что-то кричала ей вслед даже после того, как она со всей силы хлопнула входной дверью.

Заснуть в ту ночь ей так и не удалось. В три часа ночи она призналась себе, что поспать ей не светит, встала с кровати и пошла в комнату Акила.

Здесь все изменилось. Комната по-прежнему принадлежала ему, но теперь еще и остальным, заявлявшим на нее свои права с течением времени. Кровать, стол, комод стояли на своих местах, а вот некоторые другие вещи – оранжевый бинбег, кресло, облепленное наклейками со звездами хеви-метала, – однажды вынесли, и дальнейшая их судьба Амине была неизвестна. Появилось здесь и много нового: одежда и газеты, разношерстный, накапливающийся в любом доме хлам (пустой стакан, завернутый в фольгу фонарик, выпуск журнала «Американская фотография» за декабрь 1991 года). По этим предметам можно было отследить, кто приходил в комнату, не хуже, чем по журналу посещений. Кожаная куртка Акила, которую постоянно перекладывали с места на место, словно парализованную кошку, в аккуратно сложенном виде лежала на столе. Амина взяла ее, поднесла к лицу воротник, принюхалась, а потом надела.

Судя по вмятине на кровати и свернувшимся под ней, словно мокрицы, хирургическим бахилам, последним сюда заглядывал Томас. Амина медленно опустилась на покрывало, стараясь точно попасть в отпечаток его тела, как будто делая ангела на снегу, а потом подняла взгляд.

Сколько лет прошло, а они, все так же улыбаясь, смотрели на нее сверху. Ганди, похожий на малыша в очках с толстыми стеклами, Мартин Лютер Кинг-младший и Че Гевара, все с поразительно похожими прическами. Их нарисованные лица мерцали электрическим светом, представляя собой гремучую смесь желаемого и действительного. Амина крепко зажмурилась, и под веками заплясали коралловые губы Великих, испещренные бледно-зелеными татуировками.

Глава 6

– Ого! – воскликнула Моника на следующее утро, заходя в кабинет Томаса и делая вид, будто принюхивается как ищейка. – А ты что тут делаешь? – спросила она у Амины.

Та подняла глаза от модели человеческого мозга, продолжая вертеть в руках гиппокамп. Остальные детали модели были рассыпаны по столу отца и напоминали останки расчлененного животного.

– Жду папу, он должен меня в аэропорт отвезти.

– Погоди, ты же собиралась остаться до пятницы?

– Она спасается бегством, – сказал Томас, не отрываясь от компьютера. – С мамой поссорилась.

Моника присела на подлокотник дивана и совершенно не к месту изобразила удивление:

– Правда? А я-то надеялась, что мы сегодня сходим куда-нибудь, поболтаем между нами, девочками… Тебе мама не передала, что я звонила? Три раза.

– Представь себе, нет, – ответила Амина, не обращая внимания на мрачный взгляд, которым наградил ее Томас.

Не ее проблема, что Камала никогда не передает ей сообщений от людей, которые матери не по нраву. Как будто этого вовсе не было.

– И когда вылет? – взглянув на часы, спросила Моника.

– Около двух.

– Давай я тебя отвезу?

– А ты сможешь? – усомнился Томас.

– Что? – с удивлением посмотрела на него Амина. – Папа, но ты же…

– Отлично! Я – с радостью! – заулыбалась Моника. – Посидим в «Гардуньо», гуакамоле, пиво и все такое, подождем твой рейс. Хочешь? Погоди, я быстренько машину подгоню!

Амине совершенно этого не хотелось, но Моника уже быстрым шагом направилась к двери. Что ж, ладно. Амина встала, окинула взглядом кабинет и совсем загрустила. Было бы гораздо лучше, если бы отец сам отвез ее в аэропорт, но тот уже погрузился в работу, внимательно читая разложенные на столе бумаги.

– Удачно вышло, да? – спросил он.

Амина кивнула и смущенно отвернулась, внезапно ощутив, что на глаза наворачиваются слезы.

Отчего ей хотелось плакать? Не из-за того, что отец постоянно был занят чем-то другим. Не из-за того, что Камала снова решила заняться сводничеством, чего, собственно, и следовало ожидать. Нет, просто каждый раз перед отъездом ее охватывало чувство, что она снова не справилась, не исполнила своего долга, так и не смогла сделать дом настоящим домом.