Самовыражение

Самовыражение Андрей Nox

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В одном большом и достаточно развитом по нынешним меркам городке жил музыкант. И владел он далеко не единственным музыкальным инструментом, а сразу несколькими, то есть, он был самым настоящим мультиинструменталистом. Был он самоучкой, что, однако, никак не сказывалось ни на качестве его работ, ни на безмерном количестве его ярых почитателей. А еще он был художник. В моменты, когда его мозг организовывал бунт и выносил протест против однообразного времяпровождения, а именно, угрожал расплющить натиском депрессивной тоски, он брал подмышку холст, мольберт, а на плечо закидывал барсетку с масляными красками и шел в какое-нибудь местечко, непременно обязательной чертой которого, должна была быть его необитаемость. Или же он оставался дома, в своей съемной, скромной, захолустной, но все-таки привычной и уютной квартирке, где он усаживался в углу и намалевывал картину. Для, так называемого, вдохновения ему не нужно было ничего. В отличие от своих единомышленников, он не нуждался в море новых впечатлений, он не устраивал трудновыполнимых ритуалов эмоциональных действий для поощрения и подстегивания синтезатора своих идей. Был ему неважен фон, условия рабочего помещения его не волновали. Он мог впериться взглядом в голую, обшарпанную стену и, руководствуясь лишь одними впечатлениями от ее желтых водяных разводов, нарисовать воистину уникальный шедевр. Впрочем, обязан был он не особенностям разветвления разводов, а исключительно самому себе. Сам по себе взгляд, бегающий от одного настенного пятна к другому, был лишь чем-то побочным, а именно, следом его активной умственной деятельности, которая исправно разгоралась и не потухала до тех пор, пока на холсте не вырисовывался полноценный образ. Также как и с нелюдимыми местами, ему не нужно было ничего, кроме гарантированной недосягаемости и отдаленности от социальной суеты. Он не черпал вдохновение от созидания других. Он сам был кладезем неисчерпаемой творческой энергии.

Звали его Гаспар. И это имя, выведенное талантливым каллиграфистом на обложках его музыкального альбома, всякий раз обдавало покупателя терпким и бодрящим дуновением, заставляя предвкушать последнего сильнее, о чем Гаспар никогда не прекращал с удовольствием самому себе напоминать. Это имя также скромным образом ютилось в уголке его выставленных на аукцион картин. Оно размашисто простиралось на бережливо сложенных клочках бумаги, которые фанаты наспех вырывали из тетрадей, журналов и газет, что оказывались под рукой в момент столкновения с их кумиром. Этим именем завершались небольшие прозаические рассказы и эссе, которые мог прочесть любой желающий и те, кто был ранее знаком с творчеством Гаспара в его других проявлениях.

Гаспар не ограничивался лишь одним направлением искусства. Он был одним из немногих людей, кто видел общий принцип в любых, даже на первый взгляд, не похожих друг на друга деталях. В героической последовательности поступков персонажей его книг, он отслеживал ту же самую закономерность, которая ему нередко попадалась в мелодиях симфонического оркестра. Для зарисовки причудливых, но на редкость гармонично сложенных узоров из своих картин, он черпал вдохновение из неизменных математических законов. Соблюдение тех же самых законов математики, он наблюдал в строении людей, конструкции зданий, в последовательности нажатий клавиш инструмента, он отождествлял лихо закрученный сюжет из фильма со слаженностью строя величин, лежащих в основе уравнения Энштейна. Своим красивым архитектурам на холсте, он был обязан аксиоме параллельности Евклида, а мотив к одной из своих самых популярных песен, он нагло своровал из завихрений траектории полета мухи, залетевшей к нему в один из поздних вечеров.

Все подчинялось каким-то общим, логически объяснимым законам и потому в любом, даже в самом бесхитростном, рядовом явлении из жизни, Гаспар узнавал характер череды других. И потому, пронаблюдав происходящее в галереях высокого искусства, тщательно отследив тенденции музыкального развития в сетях и даже познав суть позитивных мелочей из повседневности, в общем, изучив все то, что только вызывало экстатический трепет у людей, он вскоре открыл для себя единую формулу совершенства. Формулу, по образцу которой можно было создавать все что угодно, будь то меняющие обывательское сознание слова и выражения или воскрыляющий человеческое достоинство интерьер. Даже к самому бессмысленному и невыразимо глупому кинофильму, ему было по силам написать музыкальное сопровождение, от которого застилали глаза слезы и непоколебимая уверенность, что фильм хоть и прост, но по своей подаче чрезвычайно сильный. Он точно знал, какую изюминку придать дизайну, ему было ведомо то, что цепляет за душу людей.