Самозванец и гибельный младенец

Теперь огляделся с холма Басманов и длинно выматерился, избывая злость: оказалось, что не в добрый час пригрозил он немцу пушками. Орудия, стоявшие на насыпях, были все развернуты теперь в сторону своего же, московского табора, возле них замерли фигурки пушкарей, дымились фитили, и ярко горели костры, в коих накаливают чугунные ядра. Значит, не сбежал хриплый выскочка, князь Андрей Телятевский, не пожелал сам покинуть свое высшее воеводство! Прищурился Басманов – и высмотрел, у которой из пушек сгрудилась свита князя Андрея. Это был длинноствольный «Барс№, отлитый еще перед взятием Казани, и из него раскаленными ядрами вполне можно было разнести и сжечь шатры на холме.

Басманов оторвал глаза от князя Андрея и оглянулся. Кривой воевода, как называли его в войске, сложил ладонь десницы трубочкой, приложил к единственном глазу и тоже вглядывался в насыпи с пушками. Басманов подошел к нему:

– Михаил Глебович, сейчас не время мериться воеводствами. Тебя, я знаю, пушкари особенно, больше нас всех уважают. Поезжай к ним, будь другом, растолкуй, что происходит. Видишь, князь Андрей возле «Барса» околачивается, а ты подъезжай сперва на насыпь к «Громобою».

– Добро, Петр Алексеевич. Я и сам уже додумался. Что делается? Немецкой воинской науке еще не научились, а теперь сами бунтарское военное искусство измышляем…

Глухо простучали копыта лошадей Кривого воеводы и его оруженосца, и Басманов почувствовал, что сводные братья Голицыны придвинулись ближе к нему. Боятся. Еще бы им не бояться: бунтовать это ведь не яблоки из дядюшкиного сада воровать… На новую бунтарскую военную науку Басманову было наплевать, для него сейчас было главное, чтобы пушки не выпалили, превратив и без того неуправляемую толпу вооруженных и грязных людей в бегущее сломя голову стадо. Он присмотрелся…

– Ребята, не боись! – воскликнул, как в отрочестве, когда предводительствовал сводными братишками-малолетками в ночных походах за яблоками. – Андрюха-Хрипун сам себя перехитрил, вот оно что…

И в самом деле, перенацелив пушечные жерла на свой, московский табор, князь Андрей тем самым невольно обезопасил от угрозы обстрела предполье крепости Кромы и те окопы казаков-бунтовщиков, что заменили ее стены и острог. И бунтовщики немедленно воспользовались этим просчетом. Изо всех окопов, землянок и нор в изрытой ядрами земле там повылазили темные фигурки. Без оружия в руках, первые из них выбегали уже к насыпи, ведущей в московский табор. Не мешкая, обратил Басманов свой взор к «Громобою»: обслуга возле него толпилась растерянно, а Кривой воевода, подскакав к насыпи и спешившись, уже тушил фитиль пальника в болотной воде.

Из земляных нор на месте Кром продолжали выползать люди, а бунтовщики, успевшие выбежать на насыпь, сгустились там и, напоминая издали ползущую гусеницу, продвинулись уже на половину насыпи. У пушкарей тоже начались перемены. Обслуга «Медведя» опустила ствол, переводя орудие в походное положение, а пушкари вокруг «Барса» замерли, глядя вслед свите князя Андрея, которая, с главным воеводой впереди, на рысях уходила в сторону Тулы.

И невдалеке, под холмом, в притихшем от удивления Московском лагере, началось шевеление. Это капитан Ганс перестраивал свою роту в походный порядок. Слава Богу! Басманов наставил правое ухо в сторону подползающей все ближе гусеницы.

– Что они там кричат, Ваня?

Князь Иван, отличающийся отменным слухом, ответил не сразу:

– «Братья», – вот что они кричат… И еще: «Замирение». Еще «Царь Димитрий».

– Дело сделано, – заявил Басманов весело. – Сами, без приказа, пушкари по своим ни в жизнь не выпалят. Знаю я наших пушкарей…

Теперь уже и многие стрельцы из московского табора, из тех, что стояли ближе к насыпи, бросились навстречу бунтовщикам. Два человеческих потока должны были бы уже встретиться, однако замерли в самом начале насыпи. И старые бунтовщики, и новые уставились в спины немцев: те, позвякивая доспехами, выезжали уже вслед за людьми князя Андрея Телятевского на тульскую дорогу. А, может быть, вовсе и не немцы стали вдруг им любопытны, а толстые переметные сумы, набитые добычей, на их заводных конях. Басманов крякнул: вот только свалки с немецкой конницей и не хватало ему… Однако немцам дали уйти без выстрела.

Две быстро увеличивающиеся толпы все стояли друг против друга, а если и сближались мало-помалу, то потому только, что задние подталкивали передних.

Басманов приосанился, подбоченился, поискал взглядом трубача, чтобы приказать ему сыграть «Слушайте все!». Однако трубач по собственной воле уже вышел вперед, а за ним литаврщик и два барабанщика. Вместе они громогласно сыграли перед удивленными воеводами нечто, не предусмотренное ни в одном уставе, а князю Василию, как впоследствии выяснилось, напомнившее начало его любимой песни «Ой, не белы снеги…».

И вдруг немолодой трубач завел высоким, хоть и надтреснутым голосом:

А вскрикнули да два лебедя

Посередь моря да на камушку:

«Ох, дай Боже, дай половодье,

Чтобы нам на песке покупаться

И желтого песку позобаться!»