Самозванец и гибельный младенец

Как же он не уследил, почему завозился? Сам себя оглушал рычанием, вот в чем его ошибка. И сороки, почему они промолчали? Все это промелькнуло в голове у волка, когда он отпрыгивал, всеми четырьмя лапами от земли оттолкнувшись, в сторону и высматривал, в какую сторону сейчас убегать. Тотчас же вломился в кусты, и хотя палка цеплялась за прутья и ветки, усиливая боль в боку, не останавливался, пока не оказался на еле заметной звериной тропке. Там он изогнулся, попытался зубами вытащить палку, а когда не вышло, потрусил, на сей раз стараясь не трудить рану без толку. Повизгивал потихоньку, не от боли, нет: жаль ему было своей молодой жизни.

А над Самохой натянул уже поводья всадник, только что выпустивший стрелу, а за ним подъехали другие, тоже обвешенные оружием – первый и с хоругвью еще, второй с барабаном, а там и начальник прискакал на прекрасном вороном жеребце. За ними стеснились их товарищи, но все не могли увидеть, что произошло, потому что узка была дорога через лесную чащобу.

– Что у тебя стряслось, Трохиме? – спросил длинноусый начальник негромко, с некоей даже и снисходительной подковыркой. Снял шапку и поправил на бритой голове оселедец. – Як поставлю тебя в дозор, ну непременно с тобой яка-небудь Троянская история приключается.

Сухопарый Трохим, убрав уже лук в налучье и спешиваясь, оглядывался раздраженно. Ответил сварливо:

– Та той волчара, язви его в печенку, утащил стрелу, пане сотник. Добрая была стрела, татарская. Из того еще колчана, что я его с татарского мурзы под Перекопом снял. Тебе еще тогда его, мурзы, золоченый сагайдак достался – помнишь ли, пане сотник?

– Зачем же мне помнить, если пропито давно? – протянул пан сотник безмятежно, надел шапку и проверил, ровно ли сидит. Вдруг встрепенулся. – Посмотри лучше, Трохиме, кого это там твой волчара тормошил. Живой ли еще подорожный? И знай, что не дозволяю тебе идти искать свою стрелу, хоть бы и ханская была она, самого Кази-Гирея. И без новых задержек придумать не могу, чем объясню атаману Кореле наше опоздание, если вообще удастся нам теперь прорваться в Кромы. Придется теперь исхитряться, как цыгану перед приставом.

– Та что вы, панове, все – «волчара», «волчара»? – зазвенел тут тщательно одетый подросток, отставив в сторону копье с красным древком. – Мне даже из-за ваших плеч, панове, разглядеть удалось, что всего только переярок волчий.

– Чия бы корова мычала, джура, а твоя бы молчала, – блеснул зубами Трохим. Он уже склонился над пытающимся уползти путником.

– Ты, Юрко, уважай старших, если не желаешь попробовать канчуков, – поддержал его сотник и тут же Трохима поторопил. – А ты, дозорный, давай, телись, наконец, кто там у тебя?

– Та якось не вгадаю я, пане сотник. Чи то птичка, чи то синичка, чи то шпак невелычкий… Голый, замурзанный, в одной сорочке, и та черная, как земля. А на плечах котомка.

– А в котомке что имеет? – полюбопытствовал сотник.

Стащил Трохим с плеч вновь замершего подорожного котомку, развязал и руку вовнутрь засунул – с такой осторожностью, будто ожидал наткнуться там на свернувшуюся змею. Воскликнул изумленно:

– Та туточки книжка, пане сотник! Из застебкою!

– Книга, говоришь… – поднял брови сотник. – Без Расстриги не обойдешься… Гей, Расстригу мне сюда!

Имя вызванного, десятком всадников повторенное, ушло вглубь конной толпы. Тотчас же оттуда раздался ропот, прояснившийся в громкие, с матерком, крики, в недовольные конские всхрипы и ржание. Вот и причина заварушки: бородатый казак среднего роста, одетый как и прочие, в жупан и широкие шаровары, пробирается вперед, если не по головам товарищей, то ногами в сапогах на колени их и на крупы коней становясь бесцеремонно. Чуть не проткнув напоследок барабан, спрыгнул на землю. Выдохнул, потирая ушибленную чьим-то увесистым кулаком поясницу:

– Здесь Расстрига…

– Явился не запылился… – пробучал Трохим.

– Так чего тебе, пане сотник?

– Вон разлегся на дороге. Волк едва его не приголубил… Мы вот с Трохимом не разберемся никак, что за птица. У него книжка в котомке. Так не по твоей ли поповской он части, пане Расстрига?

Названный Расстригой бородач встал возле путника-оборванца на колени, бросил на него беглый взгляд, потянул носом, скривился. Вытащил книгу из котомки, отстегнул застежку, разогнул…

– Читай! – приказал сотник.

– «В свя-тую и ве-ли-кую не-де-лю Пас-хи. Ис-ко-ни бе сло-во, и слово бе от Бога, и Бог бе слово…». Евангелие сие, пане сотник. А сам мужичок… Москальский юродивый он Христа ради, вот он кто.

– Москальский дервиш какой-то, прости меня, Господи.

– Юродивый, говорю же, подвижник. У нас на Украине таковских не водится, только москали способны на такую истовую веру. Наши церковные верят поспокойнее, они…

– Берем с собою, – принял решение сотник. – Ты, Расстрига, собери его манатки и с ним в кустах пропусти сотню, а тогда на телегу Фитиля уложи. Немец же пусть на цепи за телегой бежит, не рассыплется. Фитилю моим именем прикажи подсилить голяка горилкой и накормить.

– А на хрена нам такой грязный? – удивился Трохим, на ноги поднявшись и руки зачем-то отряхивая.