Самозванец. Кровавая месть

А стоявший с подносом горбатый Спирька, многолетний слуга и наперсник Анфиски, мог бы пояснить иноземцам, что до Путивля ещк верст… то есть миль сорок, ближайшая же деревня в пятнадцати милях, а у его хозяйки сроду не было никакой племянницы, но промолчал. Жизнь научила Спирьку, что слово далеко не всегда серебро, а молчание так уж точно золото. Особенно когда имеешь дело с иноземцами, увешанными всяким острым железом, словно березка на Семик яблоками и пряниками.

Зелёнка тем временем решилась постучать в дверь каморки, сквозь щели которой просачивался тусклый свет.

— Кто там ломится? Ты, что ли, пан Георгий? — отозвался раздраженный женский голос.

— Какой еще Григорий? Здесь я, Зелёнка, — нарочито жалобно ответила русалка давно придуманными словами. — Меня к тебе, Анфиска-вдовица, Сопун прислал, тот, из Серьгина хутора.

— А и в самом-то деле, вроде баба, — лязгнул крючок, стукнул засол, скрипнула дверь, и последовало приглашение — Тогда что ж, заходи, гостьей будешь.

Так Зелёнка оказалась внутри и, пока хозяйка накидывала большой кованый крючок и задвигала мощный засов, успела все обсмотреть. Ей страх как любопытно было оказаться в человеческом жилье, потому что раньше она встречалась с людьми только на дороге и, не будь девицей сообразительной, могла бы остаться при убеждении, что люди вот так и живут, странствуя — в седле, на телеге, в карете или на своих двоих с дорожным посохом. Огромная, на два жилья, корчма, срубленная из темных дубовых бревен, совершенно не походила на зимовье, вырытое Лесным хозяином под корнями тысячелетнего дуба: обиталище лешего разве что размерами отличалось от пещерки, в которой сама Зелёнка то в сладкой, то в тревожной дреме коротала долгие зимы.

Большая комната на нижнем жилье, где пировали иноземцы, привела русалку в восторг своей просторностью и удобством, а лестница, ведущая на второе жилье, показалась чудом изобретательности и плотницкого мастерства. Зато каморка Анфиски-вдовицы поразила ее своей теснотою: справа, во всю длину комнатки, стояла скамья, покрытая периной и одеялами, слева еле уместились небольшой столик и светец с лучиной. И светелкой нельзя было бы комнатку назвать: окно тут совсем маленькое и едва ли достаточно освещает помещение даже в полдень. Тут взгляд Зелёнки встретился с суровым взглядом темнолицей святой на неожиданной большой иконе, висевшей в углу, — и вдруг отбросило русалку к двери, больно вдавив ей в спину запоры. Эта неприятность не позволила Зелёнке додумать простую мысль: почему Анфиска-вдовица теснится здесь, будучи хозяйкой роскошного теплого покоя, в котором никогда ни пахнет дымом, ведь печка?..

— Да ты зеленая! Русалка! — раздался вскрик, и хозяйка корчмы метнулась к двери. Однако, поскольку вышло так, что гостья прикрывала собою выход, пришлось Анфиске-вдовице остановиться. Как была, с вытаращенными глазами и разинутым ртом, брякнулась она снова на свою скамью.

— Да тихо ты, тихо! Я тебе ничего плохого не сделаю! — всплеснула руками русалка. — Я к тебе только с маленькой просьбишкой! Я ж уже говорила, что меня к тебе Сопун послал, Сопун из Серьгина хутора. Две маленькие просьбишки: челом бью, чтобы ты со мною поделилась румянами и, главное, белилами, и чтобы сама заперлась здесь и носа не высовывала, пока я твоих постояльцев, а семьи Сопуна убийц, скольких сумею, не изведу!

Снова вытаращила корчмарка на нее свои красивые, ничего не скажешь, карие глазищи и уже поспокойнее промолвила:

— Фу, сколько наговорила! Я до того теперь устаю, что сегодня, хоть и выпила с постояльцами самую малость, голова моя к вечеру почти совсем не варит. Посему давай по порядку, и лучше — сначала. Что ты лесная русалка, я уже смикитила. Как зовут тебя, ты сказала?

— Зелёнкой меня кличут.

— Что меня Анфиской, тебе ведомо. Вот и познакомились. А на мою Параскеву Пятницу ты не обижайся. Она святая великомученица, голову ей отсекли мучители, а была она непорочной девицей. Да еще и гречанка, обычаев наших не понимает. Часто и на меня злобится, да только я от греха подальше делаю вот так, — и Анфиска ловко накинула на икону вышитое полотенце. — И кем ты, говоришь, Сопуну приходишься?

Гостья помолчала, честно пытаясь понять, кем же она приходится дядьке Сопуну. Потом сказала:

— Да хрен его знает, кто я ему. Вроде боевой подруги. Он меня, правда, иногда лапает, будто невзначай.

На это улыбнулась Анфиска, на первый взгляд свысока и даже презрительно, а присмотреться — так скорее мечтательно:

— Узнаю изменщика Сопуна, всегда ему в жизни чего-то недостает. Землю пахать наскучило — занялся охотою и колдовством, жена надоела — к вдове-шинкарке под бочок подкатился, а теперь и к русалке клинья подбивает!

— Что клинья подбивает, это, пожалуй, чересчур, — раздумчиво заявила Зелёнка. — Я хоть и неискушенная девица, вроде твоей этой противной святой, сердитой Пятницы, да в любовных чувствованиях разбираюсь. Мнится мне, Сопун просто мучается от одиночества, у него ведь эти иноземцы, что пируют у тебя внизу, в палате, убили всю семью и бросили в колодец. А хутор сожгли.