Самозванец. Кровавая месть

— Получи, убивец! — Это Серьга выпрямился за повозкой во весь свой немалый рост, потряс над головой кулаками — и словно наткнулся на осиновый кол, пробивший полуистлевшую рубаху, скользнувший между ребрами и пронзивший сердце. Уже не живой нисколько, мертвец упал лицом на мушкет, и волосы его бороды легко вспыхнули, занявшись от фитиля.

Сопун зарычал, как раненый волк, и схватился за запасную пищаль, однако с проклятиями снял палец с узорно вырезанного крючка: дверь корчмы захлопнулась.

По ту сторону двери Георг, взяв свой мушкет и сошки на плечо, старательно задвинул засов. Потом он ухватился за одну ногу Тимоша, пан Ганнибал, успевший подобрать свой палаш, за другую, и они втащили оруженосца в гостевую. Железо кирасы и шлема цеплялось за все неровности земляных полов, звук получился будто в комнату волокли сундук. Старый ротмистр застыл над своим слугою неподвижно, немец сходил в сени за арбалетом и подсвечником, снова поставил подсвечник на стол, закрыл дверь в сени и накинул крючок.

Тем временем Анфиска-шинкарка выбралась из постели и, как была, в рубашке, принялась подслушивать у дикри.

— Да что же они там творят, безбожники! Еще сожгут мне корчму ко всем чертям!

— Не сожгут, подруга, они вернулись и дом и притащили одного своего, — лениво пояснила русалка. Она разнежилась в тепле и удобстве, а только что совсем некстати обнаружила, что ей очень приятно смотреть на полные белые руки подруги и на ее круглый задок. — Стреляли на дворе, и один из супостатов убит или ранен.

— Ну, тогда до нас руки у них дойдут еще не скоро! — утешилась хозяйка, повернулась к гостье и улыбнулась загадочно. — Значит, я тебе успею кое-что рассказать и показать…

А внизу, в гостевой, пахло теперь кровью, свежей и застарелой, наполовину свернувшейся. Общее молчание нарушил отец Игнаций. Поднялся с колен, отряхнул шубу и заявил:

— У несчастного пробито пулей бедро, задета артерия. А голова…

И горестно всплеснул руками.

— Какая еще голова, святой отец? — желчно подхватил пан Ганнибал. — Голова! Нет у моего Тимоша головы! Мушкетная пуля смяла забрало и вдавила его остатки в череп моего верного слуги. Второй раз в жизни вижу добрый рыцарский шлем, наполненный мозгами. Вот только теперь это мой шлем, и второго у меня нет! Не станешь же из него вычищать мозги бедняги Тимоша! Кираса хоть цела, но вся измазана в крови. О, раны! О, раны Господни!

Иезуит деликатно похлопал его по плечу:

— Тебе теперь полезно выпить вина, пане ротмистр. Смотри, наш добрый Георг уже сидит за столом и держит кружку. Он даже улыбается, желая тебя подбодрить, наш железный, наш несгибаемый Георг!

— О йа! Йа!

Пан Ганнибал бросил на немца острый взгляд из-под кустистых седых бровей. Выкрикнул вдруг:

— Он не дурень! — и продолжил ворчливо: — Ты ведь хотел сказать, что он дурак, — ведь правда? А он не дурак, он просто слишком молод и здоров. Видит, что другие умирают, а в то, что сам может умереть, просто не верит. Однако пойдем за стол и мы, помянем Тимоша.

Помянули. Поставив кружку, пан Ганнибал поправил усы и заявил:

— Покойный был человек военный, однако благочестивый. Любопытно мне, святой отец, много ли смертных грехов ты ему отпустил?

— Забыл ты, пане ротмистр, о тайне исповеди, — криво усмехнулся монашек. — Однако не согрешу, если скажу, что твой оруженосец был чист как младенец.

Пан ротмистр выпятил нижнюю губу и пожал плечами. Иезуит добавил быстро:

— Я сие обо всех говорю, мне исповедовавшихся.

— А я не мог себе представить, что эти дикари умеют стрелять из ружей! — невпопад заметил старый ротмистр. — Кстати, надо загасить фитили. И сбережем, и даром смердеть здесь не будут.

— А вот я не так удивляюсь Георгу, как тебе, пане ротмистр. Храбрость немца инстинктивна, а ты.

— Говори понятно, чернец! — стукнул кружкой по столу пан Ганнибал.

— Она не управляется разумом, в отличие от твоей. Ведь мы, как я догадываюсь, хоть и недостаточно осведомлен в военном искусстве, находимся в чрезвычайном, отчаянном положении. Кому, как не тебе, это понимать. А ты ведь не испытываешь страха — разве я не прав?

— Я воюю с шестнадцати лет, святой отец и, как и другие военные люди, давно научился подавлять страх. На рассвете мне предстоит очередная стычка — а я и не скажу тебе, какая это по счету в моей долгой жизни. Жаль, конечно, если последняя, ведь имеются особые обстоятельства, из-за которых я должен обязательно вернуться в Самбор из этого московского похода.

— Неудачный бросок богопротивных костей, подзатыльник от нечестивой Фортуны, — пробормотал иезуит, пряча глаза.

— Пся крев! Заткнись, грязный монашек! Не тебе меня упрекать! Сам ни мужик, ни баба, а черт знает что! И даже скорее баба — думаешь, люди не знают, что вы вытворяете, запершись в своих дортуарах и бурсах! Или ты уже забыл, что по уши в дерьме после той ночи на сожженном хуторе?