Самозванец. Кровавая месть

— Я все ждал, когда ты скажешь, старик, что надо сначала эту ночь пережить… Думаешь, я не понимаю? Похоже, ты любимец богомерзкой и тупой Фортуны… Из тех, кто войско теряет, а сам спасается… Наберет новых солдат и снова геройствует… Прошу тебя, если меня убьют, возьми у меня послание от нунция Рангони и отвези его царевичу Димитрию. Обещаешь, пане ротмистр:

— Клянусь. коли жив буду! Ранами Господа нашего Иисуса Христа клянусь! — ударил себя в грудь старый ротмистр. — Только скажи мне заранее, где ты послание прячешь, откуда мне его с твоего мертвого тела доставать:

Багровое, налитое кровью лицо иезуита вдруг побледнело, и он неловко показал себе на грудь:

— Здесь послание. Здесь, где сердце.

Пан Ганнибал кивнул. Потом проследил, как заспанный слуга наливает вино из бочонка в жбан, а из жбана в кубки.

— Ты и немцу долей, ему потребуется подкрепиться, когда очухается. А ты, святой отец, не желаешь ли составить Георгу компанию? Ведь в клетку, помнится, еще одна птичка залетела…

— А что? Я бы не прочь, если б не ты в свидетелях, — ухмыльнулся отец Игнаций и погрозил пальцем. — А то еще потом мне на голову сядешь, начнешь из меня деньги тянуть. И не подумаю!

— Ты о чем это, монашек?!

— А я разве не сказал? Ты же будешь начальником стражи у меня, в московской моей резиденции. Большая честь!

До того изумился старый ротмистр, что даже немного протрезвел. И припомнились ему молодые и дерзкие шляхтичи, не один такой припомнился, тоже вот так, хлебнув лишнего у костра, не потаивший намерения дослужиться до коронного гетмана или завоевать Крым. пногие из таких столь спешили отличиться, что погибали еще до завершения кампании, и хорошо, если попадали в братскую могилу, а не оставались валяться в поле, добычею волков и стервятников. И уж точно никто из них на памяти старого ротмистра не выслужился в полковники, а о Крыме что и говорить. Вздохнул тяжко пан Ганнибал и решил, что пора заканчивать застольную беседу и устраиваться на ночлег. А иезуиту, напротив, хотелось еще поболтать.

— Та, вторая, проворная такая, резвушка, — вздохнул он. — Твой покойный слуга, Тимош, вечная ему память. Он где-то видел ее лисью шубу. Теперь и мне уже кажется, что тоже ее видел, шубенку. Так тебе понравилась моя. как это?.. Диспозиция? Очень, очень мне сие приятно, пане ротмистр…

— Да, я сказал, что твоя задумка хороша. И я поступил бы точно так же, если бы мы находились на вражеской земле. Однако хозяйка корчмы готова глаза выцарапать за царевича Деметриуса, более того, он даже соизволил на днях разделить с нею ложе…

— Да неужели? — скривился отец Игнаций. — С этой простушкой?

— Его величеству виднее, — пожал плечами пан Ганнибал. — Не наше это дело, ведь правда? Но поскольку царевич воюет тут неподалеку, то, глядишь, еще и вздумает послать за нею (чем черт не шутит?), чтоб развлекала его в лагере. Вот я и приказал Георгу вести себя с корчмаркой осторожнее. И представь себе, что мы сразу связали бы хозяйку и этого слугу. Тогда не видать было нам вкусной горячей похлебки и вполне приличных битков на ужин.

— Почему же я не знал о прихоти царевича?

— Да потому, что ты, святой отец, и лошади своей не расседлав по-человечески, бросился на кровать и спал до ужина, как мертвый. Покойный Каша (надеюсь, что парень легко умер) в то время занимался лошадьми, а Тимош стоял в дозоре. Мы же с Георгом отравились на кухню. Меня привлекали туда блюда, чти там готовились, а немца — корчмарка. Однако стоили мне услышать и благосклонности к ней царевича, как я отозвал Георга в сторонку и втолковал ему, чтобы оставил с этой прелестницей свои обычные замашки, а поладил с нею по-доброму, по взаимному согласию.

— Это Георг? — фыркнул монах.

— Вот-вот… Боюсь, что хозяйка запрется от него, а двери я запретил ломать. Парень там, на кухне, пытался поухаживать, а для того втолковывал корчмарке, чуть ли не на пальцах, как именно он, на пару с бедным Гансом, обходился с девками, — я так и не понял, о продажных шла речь или о пленных. В его годы я, святой отец, о таких гадостях и понятия не имел.

— Да, не обучен парень увиваться за бабенками. Даже я, монах, знаю, — тут иезуит громко икнул, — что это настоящее искусство, о котором Овидий написал целую книгу.

— Правда? Брехун, видать, какой-нибудь. Теперь я хотел бы сказать о наших конях и о дозорных. Если нам с Георгом удастся разогнать на рассвете последнюю лесную сволочь, мы либо отобьем у них всех наших лошадей, либо заберем себе кобылу и мерина, что стоят в конюшне. Найдем под домом мою повозку, в нее мерина запряжем, а нет, и без нее до лагеря доберемся. Немец пешком, а мы с тобою, отец провинциал, верхом.

— Скажи лучше, будущий отец провинциал, а еще лучше: praepositus ргjvinсіае рrobabilus, то бишь возможный, вероятный отец провинциал…

У пана Ганнибала зашумели в голове, а в сердце больно кольнули. Он замер на мгновение, прислушался к себе. Да нет, прошло… Однако пора уж и отдохнуть. Он переборол желание прикрикнуть на безумного монашка и обратился к нему, тщательно выбирая слова: