Самозванец. Кровавая месть

Черт тяжело вздохнул, и показалось отцу Евстратию, что и пламя в ужасном фонаре притухло.

— Скучный ты человек, Евстратий. Потому что очень уж правильный. Ладно, теперь к делу. Предлагаю честную сделку. Простой обмен, знаешь ли: я тебе, а ты мне. Я тебе: завтра ночью за тобой прилетят две дебелые ведь… то есть молодицы из Путивля. Прежде хворых вроде тебя возили на носилках между двумя конями-иноходцами. Но так будет даже быстрее. Они возьмут тебя под руки и перенесут на пепелище Серьгина хутора. Ты кое-что обещал хозяину избушки, а они помогут тебе выполнить обещание. Только не мастери, будь добр, свой неказистый крест, а пусть они поставят над колодцем этого идола. Потом мои молодицы отнесут тебя на Бакаев шлях и присмотрят за тобой, пока не подберут тебя добрые люди. Годится?

— Ты уж извини, пане… — покачал головою чернец и вжал ее в плечи. — Да и моя бессмертная душа мне самому еще понадобится.

— Да ты дослушай сначала! Свою драгоценную душу можешь оставить при себе. Ты мне: где бы ты ни был, но на закате в последнюю пятницу каждого месяца будь готов встретиться со мною, и ты мне рассказываешь, как у твоего архимандрита идут дела с устройством типографии.

— А чем тебе, пане, не нравится сие богоугодное начинание? — заикаясь, осведомился отец Евстратий, никак не ожидавший от черта такой осведомленности: знает, эфиопская душа, что это именно его посылал отец Елисей прицениться, когда прошел слух, что во Львове намечается продажа одной из типографий, некогда принадлежавших знаменитому Ивану Федорову.

— Разве я говорил, что мне не по душе этот замысел? — искренне (а там, кто его поймет?) удивился черт. — Да я и сам, Евстратий, не знаю, что тут сказать. Когда не по душе мне типографское дело, а когда и по душе. Видел бы ты, какие угодные мне книги печатают иногда в Европе! Хотя тебе, монаху, на такое и смотреть запрещается, не то что читать. Впрочем, ты человек не книжный, вон и те прокимны, что помнил, у тебя из головы вылетели, так что едва ли ты поймешь мои парадоксы о книгопечатании.

— Как скажешь, пане.

— Ладно, Евстратий, если передумаешь, только позови меня, и я возвращусь. Не поздно будет, если и медведь уже подомнет под себя и начнет ломать, не поздно будет, если и русалка щекотать станет. Кажется, все. Ах да. Спрашивай, о чем ты хотел меня спросить.

Тогда протянул осторожно чернец грязный свой палец к адскому фонарю:

— Если столь жуткий жир там горит, пане, отчего ж не воняет?

— Увы, не помогает очистка. Пованивает все-таки, — усмехнулся черт. — Да только у тебя здесь, чистый душою Евстратий, до того смердит, что любую чужую вонь перебивает. Впрочем, таких контроверз в вашем православии хватает. Ладно, прощай. Мне еще надо тут поблизости доиграть партию в кости.

Глава 24. Ранняя прогулка под Новгородом-Северским

— Твое царское величество, изволь проснуться!

Некрасивый юноша с некоторым даже облегчением принялся выпутываться из долгого, с бесконечными повторениями сна, в котором, еще подростком, на темных улицах Люблина все пытался догнать и остановить своего отца (или дядьку, себя за его отца выдававшего), чтобы получить от него ответ о некоей неимоверно, жизненно важной для себя вещи… Временами он вспоминал, что то за вещь была, — именной, золотой с драгоценным камением, крест царевича Димитрия. Настичь нареченного отца никак не удавалось, и все более очевидным становилось опоздание в школу, и все более неотвратимым — наказание, которому подвергнет его отец Гортензий…

«Да бодал я теперь во все дырки отца Гортензия!» — напомнил себе во сне некрасивый юноша и проснулся окончательно. Он лежал, покрытый ковром, на своей походной перине в своем же шатре. Горела свечка в фонаре. Будил его Молчанов, сейчас почтительно отступивший к тщательно задернутому пологу.

— Гетман просит тебя, государь, подойти. Там уже собрались, — громко прошептал Молчанов, словно бы и не ложившийся этой ночью.

— Войдешь в шатер вместе со мною, Михалка, — приказал некрасивый юноша, успевший уже освоиться и утвердиться в яви. — Пусть Франц даст тебе мой красный плащ. Накину перед шатром гетмана. Умываться пусть не подает, я только отолью по дороге.

— Должен предупредить, государь, что ляхи с казаками уже все сами решили. Наступление уже, почитай, началось.

— Отчего же ты меня не разбудил? — И юноша-полководец всласть зевнул и потянулся.

— Пан Мнишек не велел. Ты, мол, должен отдохнуть после такой сумасшедшей скачки. Князя Мосальского вообще велели не будить, ляхи ему не доверяют. А его сотне назначили охранять тебя в дороге до Путивля, если наши. Ну, ты понимаешь, там же целая туча стрельцов из Москвы. Если прислужники хлопа Бориса их сегодня побьют.