Самозванец. Кровавая месть

А при этом подумал некрасивый юноша, что сказать-то об этом сказал, а вот представить себе, что именно его могущественный московский царь намеревается колесовать или четвертовать, никак не может. А так оно и лучше, наверное. Если слишком явственно представить себе, что с тобой произойдет, коли попадешь в руки Борисовых палачей, можно навсегда и всякий задор потерять. Что это там говорил Мишка?

— …давно уже замыслил тебя, государь, убить. И это когда еще…

— Давай теперь сначала, я не расслышал.

— Я говорю, государь, что ты слишком великодушен к царю Борису и его семейству. Он-то давно задумал убить тебя.

— Господи, да это же всем известно! Не до старых баек мне сейчас!

— Да я не о детстве твоем, государь, а о том времени, когда ты объявил себя у князя Адама Вишневецкого. Было перехвачено письмо одного иноземца из Нарвы, а в том письме объявлялось, что у запорожских казаков прячется чудом спасшийся царевич Дмитрий, и Московскую землю скоро постигнут большие несчастья. Как только весть о том достигла ушей царя Бориса, он приказал начать розыск, а получив доклад, тайно послал своего доверенного человека в Польшу. А тот должен был нанять убийц, дабы тебя извести.

Некрасивого юношу, и без того закоченевшего в своих промерзших латах на русском предутреннем морозце, пробрала дрожь. Нет, он отнюдь не девица, чтобы слушать страшные сказки в темноте и визжать от ужаса и восторга!

— А тебе откуда про то поручение известно стало, если дело было тайное? — спросил он весело.

Тут Молчанов придержал захрапевшего своего коня и отставал теперь от державного юноши не на полкорпуса конского, как положено, а больше. Произнес с напускной беззаботностью:

— А я и был тем самым доверенным человеком царя Бориса. Я нашел тебя уже в Самборе и понял, что исполнить приказ было тогда довольно просто. Я тогда даже снял верхнее жилье в доме на Краковской, по которой ты каждый день проходил перед обедом. В том доме был черный ход с выходом через садик на улицу Бернардинцев. Достаточно было задвинуть засов на двери внизу, выходящей на Краковскую, из окна выстрелить в тебя из пищали, завернуть ее в ковер и спокойно уйти на Бернардинцев, а там, у коновязи, меня ждал бы слуга с оседланными лошадьми. И я смог бы тогда присвоить себе казенные деньги, отпущенные на наемных убийц.

— И куда это я ходил по Краковской? Да еще ежедень, говоришь, да перед обедом. Никак не могу припомнить.

— Так напомнить тебе, государь?

— А. Вспомнил. Почему же ты тогда отказался от столь блистательного и прибыльного замысла?

— Ты смеешься, государь, значит, не очень сильно сердишься на своего слугу. А просто ты пришелся мне по душе, государь, да и очень уж мне захотелось натянуть нос царю Борису.

— Ладно, в моем войске больше половины вооруженных людей, посланных Борисом, чтобы убить меня, и перешедших на мою сторону. Чем ты их хуже, хитрец? Одно мне только непонятно… Зачем ты решил мне в том тайном деле признаться?

— Отвечу, государь, как на духу. Дело о твоем убийстве вершилось в тайной службе Бориса, а те Борисовы ловкачи захотят переметнуться к тебе и обязательно расскажут о полученном мною поручении. Вот я и решил лучше уж самому признаться. Ведь повинную голову меч не сечет, правда, государь?

— Правда, Молчанов, правда, хитрец. Однако доверие к человечку тот меч отсекает. Ведь получается, ты наврал мне о том, что тебе пришлось убежать от Бориса.

— Да я почти не наврал, государь! Дело было так. Я служил Борису и был у него в доверии. Однако ему донесли, что я, мол, чернокнижник. А Борис, хоть и весьма умный человек, однако слишком доверяет попам и подчеркивает свое истовое православие.

— А вот сие для потомка крещеного татарина вполне естественно, — весело прервал Молчанова некрасивый юноша. Он был готов сейчас говорить о чем угодно, родословную Годуновых обсуждать или даже судьбу ничтожного дворянина Михалки, лишь бы не вспоминать о том, что надутые, но так необходимые ему ляхи собираются его оставить. И проклятый рассвет все не наступает. Не колдуны ли в московском войске такое наворожили?

— …обыск. А я, дурак, книги заветные по наукам алхимии и астрологии особо и не прятал, равно как и таблицы да алхимические припасы и приборы. Меня отодрали кнутом на площади, да и в тюрьму. И вот приходит ко мне в смрадный подвал сам царь Борис Феодорович и предлагает съездить в Речь Посполитую. Обещает вернуть мне свое благорасположение и все, что я имел в Москве, если выполню известное тебе поручение. Родня же моя останется в заложниках.

— И как же теперь твоя родня?

— Родня моя ближайшая вся убита чернью в голодный бунт в нашем поместье. Осталась одна сестра, черница в Новодевичьем. Акилина же, в инокинях Акинфия, мукам только обрадовалась бы — вот уж точно попала бы тогда на небо! С родней моей просчитался Бориска, московский рабоцарь.

— Постой-постой, Михалка! В Новогородке, слышь, колокола бьют к заутрене. Почему же не светает?