Самозванка

А это сойка, роняя перья, всколыхнула ветви столетнего тиса и черной букашкой промелькнула на фоне бледно-желтого диска. Мелькнула, оглашая округу истошной трескотней и радуясь счастливому спасению. Молодая ласка, обиженно фыркнув, раздраженно чиркнула коготками по стволу, досадуя на промах.

Удачной охоты, сестра! Ночь только началась.

Седой Вепрь, верховный вождь племен лакота-сиу, невесело усмехнулся, помешивая деревянной ложкой густое мутное варево, кипящее в закопченном котелке на мерцающих в ночи углях костра. Ночь только началась. И каким будет утро, знает только Великий Маниту. И неизвестно, даст ли он ответ на вопрос, мучивший вождя с того самого дня, когда в племя вернулся Сидящий Медведь.

Мягким шагом крадущейся кошки, выдавая себя лишь свистящим дыханием, к костру подошла старуха Ийзека — старейшая жрица племен сиу. Закутанная с ног до головы в цветастое пончо — только крючковатый нос торчит наружу — старуха молча присела на веками отполированное бревно. Теплое дерево, испещренное загадочными рунами, надежно хранило тайны не одного совета старейшин.

Жрица присела, протянув к редким язычкам пламени морщинистые руки. Несколько минут царила тишина.

— Мои уши открыты, сестра, — бесстрастным тоном напомнил о себе Вепрь.

— Но глаза слепы, — язвительно отозвалась старуха, зыркнув бельмом.

Вождь промолчал, оставив реплику без ответа.

— Она не дочь Совы, — глухо обронила жрица.

Вепрь чуть-чуть приподнял татуированную бровь. Старуха обмакнула сучковатый палец в кипящее зелье и задумчиво лизнула языком тягучую жидкость.

— Корень пещерных духов? — проблеск интереса чуть оживил скрипучий голос.

Индеец молча кивнул. Крашеная басмой коса едва слышно звякнула вплетенными монетами.

— Смотри, вождь! — каркнула жрица, предупреждающе выставив палец. — Многие воины остались в Стране снов, отведав корень.

Вепрь вновь кивнул, в легкой усмешке раздвинув сухие губы. Чему быть, того не миновать.

— Она не дочь Великой Совы, — повторила старуха Ийзека.

Но прозвучало как-то неуверенно.

— Лживый язык — любимая пища пожирателей падали, — равнодушно ответил индеец, снимая котелок с углей. — Когда она вернется, накормим им гиен.

— Она не дочь Совы, — левый глаз жрицы полыхнул черным пламенем. — Она — сама Сова! — Длинный желтый ноготь, загнутый как у рыси, угрожающе мелькнул перед глазами. — И помни о предсказании! — Неожиданно легко поднявшись с бревна, старуха исчезла в темноте.

Вождь вновь усмехнулся. После того, что случилось, старуха Ийзека признает в Утреннем Цветке любое божество.

Гостья появилась в племени не так давно — луна едва успела сменить свою шкуру, снова став полной, как беременная самка опоссума. Пришла не одна: с нею были двое спутников — молодой и старый. Франки. И в нескольких полетах стрелы от селения стали лагерем другие — их она с собой не взяла.

Ее ждали. Сидящий Медведь рассказал на совете вождей о бледнолицей дочери Совы. Племена разделились. Одни утверждали, что дочь богини не может иметь белую кожу. Другие возражали: Полярная Сова никогда не была краснокожей. Первые говорили, что инглизы хитры и коварны, вторые мудро советовали подождать, что скажут шаманы.

Она пришла. Шаманы творили обряды и… растерянно молчали. Молчали и молодые индейцы племен лакота-сиу. Но дня не проходило, чтобы перед вигвамом Утреннего Цветка (вождь уже не помнил, кто первый назвал ее так) не устраивалось состязание в доблести и воинской сноровке.

А на третий день она вошла в хижину старухи Ийзеки, чей змеиный язык лил яд в уши всех вождей и старейшин. Самозванка — таков был ее приговор. Вошла, невзирая на протесты и проклятия верховной жрицы. Улках — любимый и единственный внук старухи уже год как лежал с порезанными сухожилиями на руках и ногах.

Из последнего набега он вернулся один.

Индейцы не воюют друг с другом, эту ложь придумали бледнолицые. Им нечего делить. Тучны и несметны стада бизонов, в реках и озерах вдоволь рыбы, а леса готовы поделиться и нежным мясом, и теплым мехом. Им не за что воевать. Но они воины. И удаль свою показывают не только у Священного шеста, но и в сражениях. Скальп врага — лучшая награда, только если добыт он в честной битве.

Им не повезло — из дальнего похода Улках вернулся один. И это был не прежний воин, в одиночку ходивший на медведя, а калека, с трудом передвигающийся на четвереньках как новорожденный детеныш росомахи. Им не повезло. Десяток молодых индейцев попал в засаду, устроенную дезертирами. Их много развелось в лесах после войны между франками и инглизами. Они промышляли пушниной и искали золото. И еще охотились за скальпами.

Убили всех, лишь Улкаху перерезали сухожилия на руках и ногах, чтобы не смог сбежать. И пытали, выведывая тайны Священных гор. Мародерам нужно было золото. Ночью, когда дезертиры, пьяные от удачной охоты и рома, улеглись спать, индеец бежал, зубами разорвав путы и свистом приманив своего коня.

Лучшие шаманы племен бессильно разводили руками — такие раны не лечатся. Это подвластно лишь богам, а они — не боги. Жить будет, но калекой.