Самозванка. Кромешник

Былые, как водится, славные, потому как подзабытые деньки за чаркой мрачно поминая, Смотрящий Стилета пощипывал краюху очерствелой ковриги, обминал и украдкой в угол пошвыривал.

Примеченная мышь сперва под обстрелом ошалела, но проворно сориентировалась. И теперь изничтожала ниспосланное лакомство. Астаз, угрюмо ухмыляясь, давился той кислятиной, что по некоему чудовищному стечению обстоятельств у косоглазого Йермоша, властвовавшего в погребах, почиталось «смородиновым вином» и выдавалось в виде знака чрезвычайного расположения, тайком и скаредно, точно почётная реликвия.

Почёта того Астаз до сих пор не распробовал. Но попыток мужественно не оставлял.

Кордегардия перед глазами плыла и туманилась. Щедро политая, пятнистая доска, положенная на козлы, кренилась, а оружейные стойки с грубыми нарами уже вовсю затевались плясать бранль. Валдэн тяжко навалился на грубую столешницу и обозрел сводчатый каменный мешок с вмурованными в глухие стены факельными кольцами и скобами неведомого назначения. Астаз подавил отрыжку — закономерную реакцию организма на сомнительные архитектурные изыски.

Стилет, скальная крепость, выстуженный каменный муравейник, изначально враждебный таким понятиям, как свежий воздух и естественное освещение, по зрелом размышлении, изумительно подходил для отчаяния, пьянства, чахотки и, возможно, самоистязаний в качестве развлечения. А ещё тут можно было разводить мышей. Или крыс. Хотя последние благоразумно сбегали — скопидомный Йермош, не будь дурак, потравой умащал каждую пядь подведомственных угодий, а порой, увлёкшись, и в солонину, стервец, подкладывал для аромата.

Мышь в углу затихла. Приглядевшись, Астаз понял, что сбегать горазды все хвостатые.

— Я назвал бы тебя… как-нибудь, — буркнул в пустоту Валдэн и напряг крепкие плечи. — А ты… курва!

Залпом проглотил отчаянно-кислую дрянь, залихватски отмахнул чаркой об стену и попробовал сочинить дальнейшие занятия на день.

Насладиться одиночеством вдосталь не получилось: дощатая, широкими полосами проклёпанного металла оправленная и заметно по полу уже скрежещущая створка натужно растворилась, пустила рдяные розблески плясать по оружейной свалке и настенным железякам. В образовавшуюся щель робко протиснулся один из гарнизонных.

— Астаз… тут… того… из Розы нарочные… и Ланброк!

— Кто? — Валдэн помотал всклокоченной башкой, грозно зыркнул на осовевшего с перепугу подчинённого.

Гарнизонный — какой-то свежий хлыщ из последней партии, — боязливо косился на сторону, пантомимой пытаясь описать нечто несусветное. Смотрящий брезгливо сплюнул и поднялся на ноги, упершись обеими руками в предательски шаткий стол. Догадываться пришлось самостоятельно и проворно, поскольку хлыщ, пока безымянный, но всерьёз намеренный утвердиться на позиции Лупоглазого Пугала, усердно пятнал и без того прискорбно пёструю честь свежих лычек.

Блеснув фамильной сообразительностью, Валдэн недобро выскалился:

— Ах, Ланброк! Командование пожаловало… Ну-ну.

Кордегардия продолжала исправно придуриваться и слегка накренилась. Лупоглазый проворно откачнулся в сторону, вытянулся во фрунт. Уступил означенному «командованию» дорогу.

Нынешний командир Прихоти, смазливая мерзопакость без тени совести в бледно-серых, цвета измороси на стене глазах, прозывалась Элейасом. Происходил он из семьи Ланброков, мелких ленников Амитгард, и выглядел, мягко говоря, несуразно. Чего стоили подвитые на железках волосья и тщательно выстриженные бакенбарды.

Астаз мрачно провёл пятернёй по колючей, липковатой от вина щеке и исподлобья воззрился на объявившееся в тревожном факельном мерцании лощёное чудище. Он уже предвкушал, и даже не без злорадного удовольствия, неминуемую выволочку.

Юный командирчик напоминал кокетливо посиневшее умертвие, принаряженное безутешной роднёй в щегольской кафтан.

Сероглазая прелесть скрипнула челюстями:

— Я требую объяснений!

Валдэн окинул всю компанию тягучим и далеко не ласковым взором. За спиной разгневанного командирчика наблюдалась оказия поплоше. Астаз и без посторонней помощи признал. Но нарочные, в отличие от самонадеянного недоросля-карьериста, издержками этикета пренебрегать не любили. Тактично кашлянув, старший сделал выверенный полушаг вперед и склонил угловатую, русую башку:

— Мессир Валдэн, я Хизель Родмунд, нарочный при особе Канцлера Двора, мессира Тэрглоффа.

Второй, моложавый, опрятный и деревянный, отрывисто дёрнулся — кивнул на свой лад:

— Астор Тэрглофф.

Ещё один счастливый отпрыск «благословенного семейства».

Смотрящий осклабился, под рёбрами опасно щекотало — все его приключения начинались с этой паскудной щекотки. Будто свербело чего, подзуживало к очередному безрассудству, будь то пьяный дебош, неосторожное высказывание или непрошеная откровенность.

— Что ж, милости просим, — всё скалясь, повёл гудящей башкой Астаз. — Могу предложить вина… дрянного, правда, но уж что есть. А на обед сегодня… что на обед, э-э-э… дружище? Луковая похлебка и горох? Или репа?