Самозванка. Кромешник

Валдэн подозревал за изукрашенной резьбой крышкой зарождение новых форм жизни и суеверно не вмешивался. Предоставил потенциальным цивилизациям полную свободу самовыражения в выделенных рамках. А сидеть, и даже рядом останавливаться, избегал. Потому на злополучного командирчика покосился с некоторым злорадным любопытством. Впрочем, Астаз не сильно отвлекался от происходящего вокруг фарса. Ибо не вежливо… ну, и опасно. Деревянная физиономия Астора как раз сподобилась на гримасу чуть менее безобразную: отпрыск, видать, решил создать «дружелюбную, располагающую атмосферу», непонятно только, зачем он начал для этого улыбаться.

— Сейчас нас интересуют подробности «подбирания», — ласково оповестил младшенький канцлерёныш и обстоятельно сложил холёные, вожжей не пробовавшие лапки на занозистой поверхности стола.

Родмунд согласно кивнул:

— Как я понимаю, обстоятельства возвращения, так сказать, были несколько… неординарными.

— Как же! — кивнул Валдэн, мрачно размышляя, что разумнее предпринять.

Ничего предосудительного, если верить его нетвёрдой памяти, в упомянутых обстоятельствах не просматривалось. Но уж коли речь зашла об этой чернявой холерине… пёс его знает. Астаз пожал плечами и машинально проморгался. Икоту после Йермошевой кислятины даже разыгрывать не пришлось. Дрянь едва не пузырилась, прожигала потроха и отзывалась в скулах ломотой.

— Эта погань меня покусала, — объявил, наконец, даже не погрешив против истины, Валдэн.

— Адалин? — откровенно изумился Астор.

Ланброк захлопал сизыми глазами и ошарашенно пошатнулся на засёдланном сундуке.

Будто бы припоминая, Валдэн почесал во всклокоченных вихрах:

— Да нет… Тварь его, хорёк этот бесноватый, Позёмыш, — и в доказательство сунул гостям наскоро замотанную, уже изгвазданную бурым повязку. — Лютая зверюга. Перепуганный, побитый, а жалит, змейство… Ещё и, как очухался, повадился, паскудина, мясо у Йермоша таскать. Этот косоглазый думал — крыса, ловушек на него понаставил. Да сам по темноте на них и напоролся. Бестолочь слепая. Хорошо, всего три дня у нас этот… Адалин «гостил».

Астаз решил слегка притормозить. Ложь, набирая обороты, делалась всё более нарочитой. Хотя в отношении фактов Смотрящий и не лукавил, излишне бравурно излагать в присутствии канцлеровых прихвостней без риска оказаться уличённым хоть в чём-нибудь не следовало даже собственное имя.

— Три? — тотчас «принюхался» Хизель.

Младший Тэрглофф тоже подобрался. Стойка Валдэна убедила окончательно: вампир пожал плечами и пьяно ухмыльнулся.

— Ну, вроде. Князь весть… а сегодня который день? Я тут слегка занят был. После «седмицы» в порядок приводил… э-э-э, всё, — Астаз порадовался удачно пойманной формулировке и малодушно придержал пояснения. Но на успех сильно не рассчитывал. Слишком уж ехидно и проницательно щурился младший Тэрглофф, гаденько кривил губы русый Родмунд.

— Не следил я за ним, в общем, — закончил смотрящий с нарочито хмельным видом.

— А напрасно, — назидательно отметил канцлерёныш.

Астаз скрипнул челюстями, чувствуя, как напрягается и без того зудевшая кожа вокруг глаз. Вообразить выражение не составило труда. Валдэн прекрасно знал, как бесит эта физиономия собеседников, особенно титулованных, вроде надменного папеньки или самодурствующего деда-советника. Или сих славных защитничков порядка со справедливостью, властью облечённых, но здравомыслия не удостоенных. В виду чуждости самого понятия как делу высочайшего надзора, так и самому ярому блюстителю, заправлявшему процессом.

Иначе чем объяснить лихую придурь, с которой изничтожался народ?

И неужели невдомёк улыбчивой паскудине, что рано или поздно надоест жителям долины кровавый балаган. Найдётся какой-нибудь очередной Кэрдзэн или Таридон. Да хотя бы тот же Фладэрик. Взбесится окончательно, пресытившись монаршими прелестями, плюнет на остатки фамильной гордости и устроит властям предержащим танцы с бубноплясками. Валдэн, к примеру, не погнушался бы. Ведь и непонятно толком, что его, Астаза, допрежь останавливало. Уж точно не пылкое и безответное жизнелюбие.

Смотрящий вперил потяжелевший, неожиданно прояснившийся от хмельной поволоки взгляд в липкую столешницу.

Ненависть и презрение к избирательной бесхребетности собственного нрава неизменно сводили на нет эффект исчадий Йермошевых погребов. И ладно бы последовательно бесхребетность эта проявлялась: сидел бы в поместье, олениной потчевался, медки духмяные прихлёбывал, по охотам с егерями разъезжал, батюшкины вздохи да дедовы бредни смиренно слушал, матушке-лиходейке улыбался. Нет, куда там… Приспичило ведь.

— …Мессир? — кажется, Хизель, гадость чуткая, взывал уже не в первый раз.

Астаз для порядка икнул и потряс головой. Изображал лёгкое одурение он старательно, но уже не столь убедительно. Нарочито бессмысленно хлопал зенками, будто большеглазого «дружище», под дверью с испугу костеневшего, невзначай пародировал.

— Аюшки?

— Возможно, нам следует несколько освежить вашу память? — с леденящей душу учтивостью промурлыкал Тэрглофф.