Самозванка. Кромешник

Фладэрик направился прямиком к лестнице. Портрет отца мрачно взирал на пришельца из-под пыльной вуали. Суровое лицо, тугое сплетение углов и теней, неодобрительно хмурилось. Но Адалин знал, что это лишь игра воображения, и безутешный папенька из пыльной рамы, просвечивая потрохами, не полезет, как ни фантазируй. Ибо согласно доброму миридиканскому обычаю по смерти был сожжён и обрёл упокоение.

«Помни, чей ты сын», — советовали брату выведенные по пергаменту строчки. Себе Упырь тоже иногда повторял эту фразу. И неизменно вспоминал обезображенное лицо с выжженными глазами, отрезанными ушами и порванными ноздрями. Лицо сгоравшего отца. Ллакхарам нечего делать на землях Багрянки, а если пожалуют, отведают навьего гостеприимства. Пусть даже против воли расставшейся с рассудком королевы.

Наверху Фладэрик привычно повернул направо, не удостоив взглядом ни отцовский кабинет, предварявший хозяйскую опочивальню, ни женскую, давно пустовавшую половину. Угрюмо проскользнул в побочную анфиладу, где располагались их с братом покои. Толкнул приросшую к косяку дверь. Характерный скрежет ржавым сверлом пробуравил виски. Створка оставила на каменных плитах пола чёткий полукруг.

Пыль и прах — вот всё наследие. Набитые небылицами сундуки, мешки и бочки. Сокровища, тщательно распределённые новым Хозяином и частью уже вывезенные из Долины.

Фладэрик оценил иронию момента и бухнулся на полуистлевшую кровать, взметнув столб серого тумана. Перед глазами поплыло. Бороться с одолевавшей дремотой становилось всё сложнее, хоть спать в затхлом вертепе вовсе не хотелось. Упырь нехотя поднялся на ноги, небрежно отряхнул кафтан. Не без труда распахнул первый из сундуков, выбрасывая содержимое. Отправлять братишку с его неокрепшей душевной организацией в исходящее прахом царство старины расхотелось. Старший Адалин выгреб шелка-аксамиты и достал похороненные под толщей драгоценных тряпок заговорённые ларцы.

Позади хрустнуло и заскрежетало. В темноте, среди пыльных гобеленов кто-то хоронился, разглядывал сонного прелагатая голодным, жадным взглядом.

Сиплое дыхание за спиной Фладэрика разбудило. Упырь развернулся, взвесил куль с древним барахлом в ладони и примерился для первого броска. По комнате мелькало серое пятно. Адалин выругался, отбросил не случившийся снаряд и обнажил прихваченную саблю. Лихо требовало приёма посолиднее.

Не дожидаясь, пока кромешная тварь окончательно сплетёт неприглядное обличие, Упырь отмахнул клинком, пробуя воздух, и улыбнулся. От той улыбки сельских старост хватала трясовица, а западное рыцарство, гремя доспехами, драпало впереди коней. Но лихо, чтоб его крысы поглодали, отреагировало куда спокойнее. Растопырило когтистые лапищи и застрекотало.

У твари с Кромки не было привычного лица или морды: ни щёк, ни носа. Вместо рта над шеей мехами раздувались жвала. На продолговатой сизой башке, ровно в центре горела вертикальная прорезь единственной уродливой зеницы, окружённой непрерывным танцем самоходных глазок поменьше. Они сновали в ноздреватой, прелой коже прыткими жуками и слюдяно блестели.

Фладэрик отскочил вбок, отсёк метнувшуюся нежить вдоль скользкой пепельной спины. Сталь звякнула о выгнутый хребет ударом колокола. Лихо раззявило пасть отороченным зубами жерлом и снова зашипело. Жуки-глаза с противным свистом внезапно разлетелись в стороны, серой взвесью опутали покои.

Навензы в вороте воссияли многоцветьем несущейся по небу Летавицы. Адалин отшатнулся из-под когтей и провалился в Кромку. Но не так, как бывало прежде, когда Упырь ступал на зыбкие дороги призрачного иномирья, заглядывал через границу в странную, причудливую даль за гранью яви. Сегодня Кромка обретала плоть, как в том сне, где Валтарова голова впервые нарекла его Кромешником.

Чернота шуршала растревоженным крысиным гнездовищем.

По залитым иссохшей кровью, выжженным руинам танцевало лихо. Жуки-глаза бежали по камням, по провалившимся аркам и переходам. Фладэрик завертел саблей, подступился к твари, полоснул по выпуклому бельму. Оказавшийся в другой руке подсвечник с иглой ударил бестию в висок и глубоко засел в треснувшей кости. Нежить взвыла, распялив четырёхгранный рот. Вой превратился в вибрирующий призывный визг. Но Адалин уже занёс саблю для нового удара. Одним движением смахнул с костлявых серых плеч страшную башку и резво обернулся. Он чуял приближение нового врага. И глаз.

Запустни частенько избирали обиталищем ветшавшие долинные постройки. Добротные, просторно-путанные, покинутые из-за дурных воспоминаний, а лучше — родительских проклятий. Особенно когда владение пустует пару-другую дюжин лет.

Не обладая собственным обличием, эта тварь принимала любую форму, не гнушалась личиной безалаберного хозяина или сродников. А жрала, не брезгуя, всё, что убежать не успевало.

Фладэрик прищурился, покрепче перехватил замаранную чёрным саблю. Запустень и лихо. Чудесная компания, радушный, ласковый приём.

Гость с Кромки вне всяких описаний, гадостный, как опарыш в киселе, выпрыгнул из тьмы.