Самозванка в Академии стихий

— Тот, кто наденет его, сможет увидеть любой момент своей жизни так же ясно и чётко, как вы сейчас видите меня, — доходчиво пояснил лорд Морнайт. Я улыбнулась про себя этой привычке преподавателя, что намертво в него въелась. — Даже самые ранние годы. Хотите попробовать? Теперь оно и ваше тоже.

Я взяла кольцо, пережила ещё одну вспышку и покрутила его в пальцах. То, что я сперва приняла за бронзу, оказалось красным золотом — словно золото обычное впитало в себя немного огня. Ажурные нити переплетались между собой, перетекали из одной в другую, свивались в узоры. Красивая вещь, и чем дольше на неё смотришь, тем интереснее становится.

Но хочу ли я видеть то, что давно минуло?..

Лишь одна тайна не давала покоя, всё дёргала и возвращала к себе, как натянутая пружина. Я хотела узнать, что стало с той, что дала мне жизнь.

Глава 43

На первый взгляд, кольцо было широким, на мужской палец. Но стоило надеть, как ужалось по размеру, плотно прилегло к коже. И не успела я подивиться этому, как перед глазами задрожала мутная дымка. Точь-в-точь как во время лихорадки, когда от жара впадаешь в беспамятство, едва попытаешься встать на ноги.

Комната дрогнула, расплылась. Стены накренились, пол скользкой льдиной поехал в сторону. Я ещё успела почувствовать, как лорд Морнайт подхватил меня, не давая упасть, а после всё заволокла тьма.

Она не была совершенно чёрной. Клубилась, будто живая, перетекала из одной формы в другую, переливалась металлическими отблесками синевы. А в разрывах являла картины прошлого, то одни, то другие, мутные и неясные. И лишь одна из них задержалась, выросла и в мгновение ока поглотила меня.

Холодно. Стены высокие — не дотянуться до подоконника, чтобы выглянуть на улицу, мне всегда приходится сперва забираться на кресло. Всё тело дрожит, несмотря на шерстяную накидку, пальцы на ногах поджались, как птичьи когти. Я кутаюсь с головой, край накидки закрывает почти всю комнату. Смотрю на длинный светлый локон, свисающий с кровати почти до пола — на фоне серой простыни он кажется лучиком солнца.

Мне тоже нужно вернуться в постель, у мамы под боком было гораздо теплее. Она смотрит на меня, но не зовёт. Бледные губы покрыты сухой коркой, её так и хочется сковырнуть. Мама улыбается почти как раньше, берёт протянутую кружку с водой. Но пить не может, потому что опять захлёбывается кашлем, от которого мне так страшно, что хочется убежать. Я не могу оторвать взгляда от её лица. Теперь губы яркие, неправдоподобно красные от крови, вскипающей пузырями.

— Не смотри, моё сердечко, — говорит она осипшим голосом. Вытирает рот и глядит на руку долго-долго. У неё голубые глаза, как небо весной. И кожа такая бледная, что кажется покрытой мелом. — Всё пройдёт.

Я знаю, что творится что-то неправильное, но не понимаю, что именно. А пуще того не знаю, как помочь. Игрушки, две куколки с круглыми глазами, что я усадила маме возле подушки, не смогли отогнать от неё болезнь.

С каждым днём она спит всё хуже. И я вместе с ней, потому что дрожу от страха, слушая хриплый кашель. У неё что-то клокочет и булькает в груди, и этот звук наводит на меня оцепенение. Если засну — случится что-то страшное. Я не сплю вот уже третью ночь. Щипаю себя до синяков, набираю воды в рот и всё слушаю-слушаю-слушаю. Веки слипаются. Если закрою глаза хоть на секундочку — всё пропало. Поэтому я таращусь в зыбкую темноту, в которой притаились чудовища. Их силуэты толпятся вокруг незримой черты.

Засну — и все они ринутся к нам, разорвут на кусочки, запустят склизкие щупальца в волосы. Я должна быть как Трина-из-Брина, как ведьмочка Мэлли, как смелая принцесса Одельгра, которым нипочём такое испытание.

Но на четвёртый день сон набрасывается исподтишка и утаскивает меня в свои сети. Я борюсь с ним так отчаянно, что слышу сквозь сон, как мама кричит на кого-то: «Клянись! Посмотри мне в глаза и поклянись, что позаботишься о ней!»

Но когда просыпаюсь (почему я на кресле?), лупаю тяжёлыми после сна веками, её рядом нет. Мужчина с лисьими глазами, что часто приходил к нам раньше, заявляется снова. Он снуёт по комнате, роется в узелках, заглядывает в пустой сундук. Я не люблю его. Тихонько сползаю на пол и прячусь между стеной и шкафчиком, но он вытаскивает меня оттуда.

— Идём-ка, — говорит он с улыбкой, которой я совсем не верю, — твои новые куклы совсем тебя заждались.

Я не хочу новых кукол, но старых нигде нет. Постель накрыта светлым полотном, а под ним кто-то прячется. И пока меня тащат на улицу, я всё оборачиваюсь, жду, когда мама выскочит из укрытия и засмеётся, как делала раньше.

Но её всё нет и нет. Уже и ледяной дождь каплет за шиворот, и дверь скрылась из виду за чужим забором. Она там, думаю я. Она не могла никуда уйти без меня. А если ушла, то не сможет меня найти, когда вернётся! Я задыхаюсь от плача, рвусь из рук, бьюсь, как пойманная рыбка — мужчина с лисьими глазами злится и дёргает сильнее. Я ему не нравлюсь, никогда не нравилась. Он держит меня одной рукой, потому что в другой шкатулка с мамиными блестяшками.

Тьма снова клубится. Новый разрыв тёмных туч.